Карин Мюллер - Вкус листьев коки

В интересное же местечко я попала…

Наутро у двери меня ждал Себастьян. Ему было двенадцать лет, а ума на все сорок; задумчивый и неулыбчивый, он уже работал каргадором – носильщиком, загружавшим ненасытные машины. Четырнадцать часов в день он лазал по кротовьим тоннелям, которые уходили глубоко в горные недры, и молотком откалывал со стен камни размером с кулак, пока не набиралось сто фунтов руды. Тогда он выходил наверх, согнувшись в три погибели под тяжестью мешка. Стены тоннеля были так узки, что временами ему приходилось поворачиваться боком, чтобы протащить груз; фонарик он держал в зубах. Наконец в конце тоннеля показывался дневной свет, но то была лишь половина пути. Ему предстояло спуститься по неровным ступеням, даже в сухой сезон скользким от глины, – четыреста двадцать три ступени (как часто он их считал?), которые вели к дробилке. Один мешок – шестьдесят центов. И так двенадцать раз в день.

Себастьян предложил отвести нас в шахты, если мы заплатим ему сумму, равноценную той, что он получал за три мешка руды. В последний момент с нами решила пойти его шестнадцатилетняя сестра Сесилия. Мы ждали ее, а Себастьян усмехался втихомолку. В шахте работал юноша, который ей нравился. Наконец Сесилия вернулась – крупные серьги в ушах, полный макияж и ее лучшая блузка.

Лестницу заливали отходы из сотни лачуг, стоявших наверху. Я насчитала двести пятьдесят ступеней, прежде чем сбиться со счету; слава богу, у меня не было с собой никакого груза, кроме камеры. Мы перешли речку, бежавшую через город; ее воды были почти неподвижны от мусора и густыми от шлака, выбрасываемого беспрерывно грохочущими дробилками. Местами спутанные пластиковые шланги тянулись по склону холма, точно клубок копошащихся червей, и изрыгали мутную воду в шлюзы и котелки местных закусочных. Среди лачуг, обитых рифленым железом, играли дети; их босые ноги по привычке огибали дыры балконных полов и перескакивали через прогнившие ступени, ведущие на второй этаж. Все вокруг имело цвет каменной крошки: белье, свисавшее со спутанных веревок, стены домов в пятнах грязи, люди и ленивые свиньи, копавшиеся в речном мусоре. В этой бесконечной серости не было ни одного яркого пятна, на котором мог бы задержаться взгляд.

Цементная лестница была центральной артерией Намбихи, единственным крепким сооружением на скользком горном склоне. Дома цеплялись за нее, пытаясь удержать равновесие. Весь город выглядел так, будто он вот-вот рухнет вниз, точно многоэтажный карточный домик.

Мы сошли с последней ступеньки, пробрались сквозь залежи мусора и оказались лицом к лицу с черной дырой, которая вела в недра горы. Грязные люди в резиновых сапогах сновали туда-обратно, как цепочка муравьев; некоторые прогибались под весом руды, а другие делали последние несколько глотков свежего воздуха, прежде чем нырнуть обратно. Себастьян занял свое место в очереди; его лицо вдруг стало неподвижным.

По коридору мог пройти только один человек. Каргадоры с грузом имели первоочередное право прохода. Когда мы слышали их приближение, то спешили укрыться в ближайшей нише. Они шли, напрягая мышцы и вперившись взглядом в следующий поворот и проблески дневного света. Если верить моим часам, спуск занимал всего полчаса, однако кромешная темнота проглатывала время, и минуты ползли, как жуки, попавшие в лужицу липкой жидкости.

И вот, когда мир сузился до пространства, освещенного фонариком на моем лбу, узкий тоннель вдруг расширился, и мы оказались у входа в огромную пещеру размером с собор. Я погасила фонарь. Чернота окутала меня, точно слой дегтя. Вокруг тускло сияли тысячи звезд – свечи, при свете которых горняки обрабатывали свои участки. Впервые я не услышала тяжелого грохота машин; он не мог проникнуть на такую глубину. Вместо него пещеру оглашал стук молоточков о камень. Это был странный перевернутый мир, картина ада: мерцающие звезды под ногами и давящий каменный потолок над головой.

Один из горняков спал на обтрепанном коврике напротив входа в альков. Он проснулся оттого, что Джон направил вспышку камеры прямо ему в лицо. Вместо того чтобы кинуть в нас камень, – как поступила бы я, если бы мой сон прервала ослепительная вспышка, – он сел и спросил, не нужна ли нам помощь. Намбиха явно не оправдывала свою мрачную репутацию.

Горняк спал здесь, чтобы защитить свой участок. Он показал на кусок скалы, который выглядел так же, как остальные. Они с товарищем работали посменно, сутками, и выходили наружу лишь для того, чтобы поесть, помыться и отнести добычу к машинам.

– Думаете когда-нибудь разбогатеть? – спросила я.

Он хмыкнул.

– Мы все лишь ищем лучшей жизни.

Однако, признался он, всегда есть шанс наткнуться на жилу чистого золота с каждым ударом молотка. В Намбихе все слышали историю о том, как кто-то обогатился за один день. Никто не знал, кто это был, но все надеялись, что и им выпадет такая удача. Горняк расправил плечи; надежда вдохновляла его.

Наверное, он новичок. Интересно, скоро ли этот ад на земле избавит его от наивного энтузиазма?

– Я приехал восемь лет назад, – сказал он.

Восемь лет. Двенадцать мешков в день, четыреста двадцать три ступени. Ночевки в душной дыре и солнечный свет, от которого невольно щуришься – так он бьет в глаза с непривычки. И все же он действительно верил, что завтрашний день вполне может оказаться тем днем, когда он, наконец, найдет свой драгоценный золотой слиток.

– А если найдете?

– Уеду отсюда, – не колеблясь ответил он.

Возьмет жену и троих детей, которые родились среди шлака и отходов и не знали другого дома, кроме ветхой лачуги в Намбихе, и построит нормальный дом подальше от этого места. Он говорил, говорил, и его мечта представлялась мне все более осуществимой и такой же реальной, как восходящее солнце.

Его звали Абель. Он отряхнулся и предложил устроить нам экскурсию в шахту. Она была трехуровневой – один этаж над другим. В любой момент кто-то из горняков мог проломить скалу и обрушить вниз тысячи тонн камня, похоронив всех в этой шахте.

Издалека донесся взрыв, потом еще один.

– Динамит, – как ни в чем не бывало пояснил Абель. Он указал на шланги, змеившиеся по узким тоннелям и спускавшиеся в ямы, – я думала, они установлены для вентиляции. Абель улыбнулся и покачал головой. В шлангах действительно был сжатый воздух, но он был нужен для питания бурильных молотков, чтобы просверливать дыры, куда горняки закладывали самодельный динамит.

Эхо от взрывов разносилось по пещере, едва проходило несколько минут. Камни над нашими головами шатались, как молочные зубы, и несколько штук отвалилось. Касок не было ни у кого. И никаких подпорок я тоже не заметила. Сколько людей распрощались с жизнью, пробиваясь сквозь тонны камней в погоне за неуловимой мечтой?