Александр Елисеев - В долине Иордана

Все тѣло мое, несмотря на то что было обвѣяно струей разсѣкаемаго воздуха, тѣмъ не менѣе не было сухо вполнѣ. Какая-то липкая, жирная на ощупь, безцвѣтная на видъ и кое-гдѣ осѣвшая въ видѣ бѣлой соли смазка покрывала его, скопившись особенно густо во всѣхъ складкахъ и впадинахъ тѣла; въ особенности много ея было между пальцами рукъ, гдѣ отложились кристаллики соли. Волосы головы, бороды и усовъ были покрыты тою же липкою смазкой и до того склеены что отдѣльныхъ прядей разлѣпить было нельзя. Все тѣло какъ будто слегка чесалось, хотя это ощущеніе могло произойти и отъ осѣдавшихъ въ порахъ частицъ минеральныхъ солей. Нѣсколько разъ я пробовалъ лизнуть языкомъ свои. руки, но ощущеніе было до того жгуче что дальнѣйшихъ опытовъ я не хотѣлъ повторять. Все тѣло такимъ образомъ было какъ бы просолено.

Наконецъ я достигъ чащи, а съ ней и водъ священнаго Іордана. Нечего и говорить съ какою радостью я соскочилъ съ коня и бросился въ его струи, тѣмъ болѣе что боли въ глазахъ начинали меня безпокоить какъ возможный предвѣстникъ болѣе глубокаго раздраженія внутреннихъ частей органа зрѣнія. Я упивался, захлебывался іорданскою водой, мылъ въ ней все тѣло, прополаскивалъ ротъ, брызгалъ себѣ въ глаза. Плесканье мое въ прохладныхъ струяхъ Іордана было заразительно до того что не выдержалъ даже Османъ, доселѣ протестовавшій противъ купанья. Раздѣвшись онъ вошелъ въ воду, обмылъ себѣ лицо, а потомъ, стоя по колѣно въ Іорданѣ, началъ поить и обрызгивать нашихъ взмыленныхъ лошадей.

Безъ особенныхъ приключеній я вернулся къ г. Пижо, который привѣтствовалъ меня новымъ взрывомъ хохота и поднесъ мнѣ стаканъ добраго іерусалимскаго вина, оказавшагося не безполезнымъ послѣ всей этой передряги и болѣе чѣмъ двухчасоваго пребыванія въ костюмѣ первобытнаго дикаря.

Было уже довольно поздно когда наконецъ мы успокоились отъ трагикомическаго приключенія, нарушившаго мирную стоянку нашего соединеннаго каравана. Экскурсія къ Іордану имѣла то благое послѣдствіе что привезенъ былъ новый запасъ свѣжей воды, обновленный во всѣхъ посудинахъ. Я заварилъ походный чайникъ и угостилъ русскимъ чаемъ своего собесѣдника и его проводниковъ. Національный напитокъ нашъ до того понравился г. Пижо что мы вскипятили другой чайникъ на кострѣ разложенномъ изъ сучьевъ тарфы, привезенныхъ съ береговъ Іордана.

Темная безлунная ночь не оживляетъ воображенія какъ озаренная трепетнымъ сіяніемъ мѣсяца; та манитъ къ покою и тишинѣ, эта возбуждаетъ воображеніе, будитъ грезы и волнуетъ умъ. «Въ темныя ночи ходитъ грѣхъ надъ землей; убійство, насиліе и грабежъ, все укрываетъ безлунная ночь. Ночи ясныя — тѣ же дни; онѣ созданы для пѣсенъ и любви, онѣ приходятъ для поэтовъ и для влюбленныхъ сердецъ», такъ говоритъ одинъ изъ рапсодовъ Востока, посвящая ночи свои вдохновенныя пѣсни.

Г. Пижо вдругъ приподнялся имолча удалился въ свою палатку; я думалъ что онъ пошелъ спать, но каково было мое удивленіе когда черезъ три минуты онъ вернулся и легъ снова на коверъ, принеся съ собою небольшой, но изящный кларнетъ.

— Я попробую вторить стонамъ земли, говору моря и крикамъ шакаловъ, заговорилъ онъ, приспособляя свой инструментъ. Я попробую оживить звуками Мертвое Море, которое, вѣроятно, еще не слыхало иныхъ пѣсенъ кромѣ говора своихъ волнъ, свиста бури и завыванія гіенъ. Я попробую послать по вѣтру свою пѣсню и посмотрю, не вернется ли она съ неба, какъ говоритъ образно поэтъ.

— Есть арабское преданіе что море любитъ пѣсни и играетъ когда слышитъ звуки мелодіи, отвѣчалъ я. Попробуйте разбудить море, оживить пустыню и заставить говорить скалы. Бедуины Краснаго Моря говорили мнѣ что ихъ флейты волнуютъ воду и заставляютъ звучать скалы, ичто пѣсней красавицы Зюлемы заслушивались и камни, и море, и вѣтеръ, и небо….

Запѣлъ кларнетъ, чудные звуки понеслись въ безмолвіи ночи, полетѣли по долинѣ эл-Гора, покатились по гладкой поверхности моря и поднялись, казалось, къ самому небу вмѣстѣ съ легкимъ бризомъ навѣвавшимъ съ озера Лота. Наши Арабы приподнялись со своего ложа и, поглядѣвъ сонными глазами, опустились снова, закутавшись въ свои шерстяные бурнусы.

— Ла джаибъ Валлахи (это удивительно, клянусь Богомъ)! пробурчалъ себѣ подъ носъ старый Османъ, котораго выходка Француза удивила еще болѣе чѣмъ проводниковъ Пижо, привыкшихъ къ штукамъ своего господина. Поистинѣ глупъ этотъ Франкъ! продолжалъ ворчать мой кавасъ, который не могъ переварить музыки нарушавшей его сладкій покой.

Я оставался недвижимъ, боясь самымъ движеніемъ своимъ нарушить прелесть очарованія, изъ котораго не хотѣлъ выходить. Я уже забывалъ что предо мной пустыня, что у ногъ моихъ плещется Мертвое Море, что дикіе Бедуины быть-можетъ крадутся къ нашему становищу. А чудные звуки все лились и лились, словно изъ невидимой вышины; они летѣли съ дыханіемъ воздуха, бѣжали по землѣ, лепетали во всплескахъ моря и уносились съ вѣтромъ.

Чарующіе звуки вдругъ оборвались, страшное безмолвіе вдругъ воцарилось тамъ гдѣ, казалось, пѣло все вокругъ и вмѣсто дивной мелодіи какъ-то сильнѣе вдругъ послышались и говоръ моря, и шелестъ вѣтра потянувшаго отъ моря.

— Я вызвалъ, кажется, вѣтеръ, проговорилъ послѣ нѣкотораго молчанія Пижо; мой кларнетъ разбудилъ видно Эола, мирно дремавшаго въ дикихъ ущельяхъ Бахръ-эль-Лута; посмотрите какъ тянетъ вѣтеръ, какъ начинаетъ рябиться море, какъ разрастается тучка надъ нами… Арабы, видно, правы говоря что музыка можетъ вызывать какъ и усмирять бури и вѣтры.

Вѣтерокъ въ самомъ дѣлѣ усиливался постепенно; легкій, едва замѣтный съ вечера, онъ становился довольно свѣжимъ и усиливался какъ-то порывами. Мертвое Море начинало уже волноваться вовсей своей массѣ. Свѣжій вѣтеръ разбудилъ море, оживилъ воздухъ, но не тронулъ земли. Она спала попрежнему, не вѣдая пробужденія охватившаго море. Все сильнѣе и сильнѣе расходился вѣтеръ по Іорданской долинѣ и пробуждая къ жизни мертвыя воды Бахръ-эль-Лута. Вотъ ударили съ шумомъ полукаменныя волны о берегъ, загудѣла, застонала земля, отражая нападеніе моря, но не пробудилась дальше береговъ. Глухо разносились удары волнъ по солончаковой почвѣ, еще глуше раздавались они въ воздухѣ пропитанномъ соляными испареніями моря. Цѣлая туча брызгъ и соленаго тумана понеслась внизъ по долинѣ эль-Гора, окатила насъ и улетѣла съ порывомъ южнаго вѣтра.

А вѣтеръ все крѣпчалъ; не довольствуясь тѣмъ что разбудилъ море, онъ заставилъ говорить и окрестныя скалы. Принесясь изъ пустыни съ береговъ Чермнаго Моря, пролетѣвъ надъ горами Петры и Синая, набравшись силы въ узкомъ заливѣ Акабы, этотъ вѣтеръ со страшною силой, какъ бы порывами, все сильнѣе и глубже прорѣзалъ застоявшуюся массу атмосферы переполненной испареніями моря. Отразившись отъ скалъ Бахръ-эль-Лута, пролетѣвъ чрезъ тѣсныя ущелья Іудейскихъ горъ, вѣтеръ несъ уже тысячи звуковъ, стоны скалъ и говоръ пробудившихся горъ съ ревомъ бури и эхомъ грома раскатившагося въ горахъ.