Даниэль Дефо - Робинзон Крузо. История полковника Джека

«Робинзон Крузо» — первый классический английский роман, который можно назвать «историей современника». Дефо обладал поразительным чутьем современности. Именно потому, что мир его был еще молод, он старался уловить, куда же пойдет рост, какими путями продолжится начавшееся у него на глазах движение. Дефо занимался составлением различных проектов, и некоторые из них были буквально использованы в общественной жизни Англии (например, в области образования и торговли).

Как человек практический, торговый, Дефо зорко следил за тем, в каких направлениях расширяет свои географические границы современный ему мир. Не говоря о Тихом океане и Америке, он вместе со своими героями совершил (в романе «Капитан Сингльтон») воображаемое и вместе с тем необычно «меткое» путешествие — в Центральную Африку, хотя в его времена в ату сторону еще, так сказать, и не смотрели. И в том же романе пираты находят остатки экспедиции и записку: «Мы шли к Северному полюсу». Эпизод повис в воздухе, осталась какая-то недоговоренность, во, кажется, этой неопределенности впечатления Дефо и добивался: он чувствовал, что туда, к полюсу, еще пойдут, но когда и зачем, на эти вопросы ответить под силу было только самому времени.

Нужно, конечно, смотреть на Дефо слишком уж современными глазами, чтобы вычитать в его книгах то, что в самом деле характерно для современной прозы и называется «подтекстом». Нет, подтекст у Дефо вычитать нельзя. Можно разве «вчитать» в его книги подтекст, навязать Дефо несвойственный ему преем. Но, безусловно, Дефо знал силу недоговоренности, силу не только точно сказанного, но и оставшегося невысказанным. Причем, как и во всяком подлинно глубоком подтексте, у Дефо это не какая-то многозначительная гримаса, а истинная невыразимость, историческая недосказанность, незавершенность процесса, только еще угаданного автором.

«Выдумывать достовернее правды» — таков был принцип Дефо-писателя. Это, на свой лад сформулированный, закон творческой типизации. «Он мог, — пишет биограф о Дефо, — дать достоверный отчет о событиях, а если событий никаких не было, он мог столь же достоверно их выдумать». Автор «Робинзона» был мастером правдоподобной выдумки. Он умел соблюдать то, что уже в позднейшие времена стали называть «логикой действия» — убедительность поведения героев в обстоятельствах вымышленных или предполагаемых.

Допустим, шторм… И Дефо составляет книгу-отчет о невероятном урагане (за полтора десятка лет до «Робинзона»). Или — привидение! Историю с привидением Дефо изложил правдоподобно настолько, что так и не могут разобраться, выдумано ли все здесь от начала до конца или же действительно что-то кому-то померещилось. Однажды Дефо написал памфлет, направленный против себя самого, он «выдумал» себе противника. «Разоблачение» удалось до такой степени, что Дефо поставили к позорному столбу. Он, конечно, не хотел такого результата. «Автор искренне думал, когда писал, что ему не придется оправдывать себя», — огорчался Дефо. Но, в сущности, он лишний раз подтвердил свое умение «правдиво выдумывать».

Публика, для которой предназначал свои сочинения Дефо, не привыкла к выдумкам. Авторитет печатного слова учрежден был Священным писанием — «словом истинным», и такая же истинность, каноническая, требовалась от каждой книги. Всякая книга должна была наставлять на «путь истинный», поучая или сообщая полезные сведения. Читали и «выдумки», хотя в среде Дефо это не поощрялось, но уж, по крайней мере, зная, что — выдумки.

«Правда» против «вымысла» — таков путь движения литературы нового времени, реакция на средневековый роман и поэзию, полные чудес, фантазии, небывальщины. Вымысел и не должен был походить на «каждый день». Еще в шекспировскую эпоху не очень-то увлекались «правдой». Публика из разных слоев общества предпочитала невероятное, чрезмерное, потрясающее, героическое и, вместе с тем, освященное авторитетом предания, того, что было. Словом, все, на чем помешался Дон Кихот и чем завоевал сердце Дездемоны благородный мавр, рассказывая удивительную и в то же время достоверную повесть своей судьбы.

Пуританская традиция, на которой вырос Дефо и которая становилась в английской духовной жизни господствующей, все это отвергала. Если учесть, сколько же нужно было отвергнуть как «вымысел» и «вред», то получалась фактически художественная литература как таковая — ее по-английски издавна обозначают словом «вымысел». Как «разврат» пуритане преследовали театр, о чтении романов говорили — «предаваться пороку». Они доходили в этом до изуверства, до крайностей доктринерства. Но, с другой стороны, в самом деле традиция «чудес» отживала свое.

Вспомним, как в первом из романов нового времени, в «Дон Кихоте», поступают с романами рыцарскими. Они летят в огонь. Ключница, священник, цирюльник, люди неискушенные, вершат это аутодафе, но в их суждениях слышен и голос самого автора. Ведь они разборчивы, очень даже разборчивы: не книги как таковые жгут, а подводятся итоги определенной литературной традиции. Истинное отделяется от эпигонства, оригинал от подражания. Приговор выносится с точки зрения исторической: что в своем роде (и в свое время) было хорошо, надлежит пощадить, оставить на полке, а если это одна только напыщенность и нелепость — в огонь! И читать этого не следует, да и писать так уже нельзя! — вот критический вывод из знаменитой сцены сожжения книг в «Дон Кихоте».

Дефо, видевший в «Дон Кихоте» образец, по-своему искал решения дилеммы, которую перед писателем нового времени поставил Сервантес. Ведь он «выдумал» Дон Кихота, а в то же время это — правда.

«Ваше сочинение, — говорят автору в «Дон Кихоте», — имеет целью разрушить доверие, которым пользуются рыцарские книги». Да, разрушить или закрыть одну и создать другую традицию доверия к книгам. Доверие к рыцарским книгам зиждилось на авторитете предания. Сервантес, напротив, выдумал все сам, и, не скрывая этого, он вступает с читателем в литературную игру по новым правилам.

Дефо находился в другой стране, в другое время и перед другой аудиторией, где вымысла не признавали в принципе, где творческая игра фантазии считалась занятием праздным и порочным. Поэтому, начиная со своими читателями, в сущности, ту же игру, что и Сервантес[1], Дефо не решился объявить об этом прямо. «В этой книге нет и капли вымысла», — говорит он от лица редактора, которым прикинулся он так же, как прежде прикидывался собственным врагом.

«Приключениям Робинзона» и простодушно верили, и восхищались сознательной ложью автора, его критиковали, уличая в плагиате и всяческих несуразностях, и ему же подражали, создавая новые «Приключения». Самым замечательным разоблачением книги Дефо был роман, который по достоинству встал рядом с «Робинзоном». Это — «Путешествия Гулливера». Ведь Робинзон и Гулливер — соперники, литературные соперники. Дефо уверял, что все описанное им правда; тогда, чтобы показать, что это — выдумка, создал — тем же способом — свою книгу Свифт.