Сергей Костырко - Дорожный иврит

Но нет, передо мной отнюдь не взрослые дети с военными игрушками. Это чувствуется сразу же, непонятна только – мне пока непонятна – природа этого «нет». Содержание ее мне предстоит осваивать в последующие две недели. Ну а пока я стою и наблюдаю за нелепой сценой, когда охранник, которому мы с Наумом при входе показывали содержимое своих сумок, тормознул парня в красной майке, и тот, не прерывая разговора с приятелем, машинально открыл перед охранником пластиковый пакетик, – интересно, думаю я, а то, что у парня на плече автомат, это как?! А также смотрю на барышень, которые, в отличие от парней, как раз в форме, но форма – светло-серые брюки и такая же рубаха – сидит на них, как модельная одежда: брючки подогнаны по бедрам, рубашки приталены, пилоточки упрятаны под лычку на левом плече, глаза тронуты тушью. И это – «военщина»?

Потом я видел их много, везде, но больше всего – на автостанциях, поодиночке или в компаниях, именно, компаниях, – другого слова здесь не подобрать – дружно загружающими свои рюкзаки или раздутые дорожные сумки в багажное нутро междугороднего автобуса. Эти кочующие по стране молодежные компании с оружием мало напоминают наших солдат, заполняющих, скажем, вагон московского метро, а потом выходящих на платформу, образующих некое подобие короткой колонны и уже строем начинающих движение к эскалатору под присмотром двух офицеров. У этих же невозможно определить, кто тут ведомый, а кто ведущий. Эти держатся, по нашим представлениям, как-то подчеркнуто «внеуставно». Вольница. Почти анархия. Вот, скажем, в кассовом зале Тель-Авивского автовокзала на полу сидит солдат, перед ним огромный рюкзак, на рюкзаке открытый ноутбук. Парень вбивает на экран какой-то текст. В сосредоточенности его и покое ничего напускного, суету вокруг он, похоже, воспринимает, как шум листьев и колыхание трав на лесной полянке, где он уединился для работы. На коленях автомат.

Разумеется, обзор у меня сугубо обывательский, туристский, но и у взгляда издали есть свои преимущества – можно уловить то, на что местные уже давно не обращают внимания. В частности, их манеру обращаться с оружием – в жесте, каким поправляют они свисающий с плеча автомат, нет ничего от фетишизации оружия, которая стала основным знаком нашей массовой культуры. Я имею в виду рекламные постеры с каким-нибудь Сталлоне, удерживающим в руках могучий смертоубойный агрегат, похожий на гибрид автомата со скорострельной пушкой; и на картинках этих четко обозначено, что к чему прилагается: автомат – к Сталлоне, или Сталлоне, демонстрирующий взбугрившиеся мускулы полуобнаженного тела, а также ошалело-мужественное выражение лица – прилагается к автомату. Или тот же «мотив пистолета», который проигрывается ежевечерне по нескольким телеканалам одновременно – это когда герой на экране с невозможно мужественным выражением лица и тела крадется вдоль какой-нибудь стенки, бережно удерживая обеими руками пистолет, и обязательно дулом вверх, – место вот этого, воткнутого в небо дула в жизни киногероя, как и в жизни его массового зрителя, понятно и без Фрейда. То есть железное дуло как главная, если не единственная по нынешним временам, персонификация в мужчине мужского, и шире – мужественности. И не надо ругать режиссеров, они не при чем – профессия у них такая: оформлять в образ «коллективное бессознательное».

Ну а этим ничего изображать не надо. Даже свое равнодушие к висящему на плече автомату. Это их быт.

Через археологический парк Старого Города в Иерусалиме перетекает кипучий ручеек школьников-экскурсантов, девяти-десятилетних, как ртуть подвижных, громогласных, ничего не замечающих вокруг. Впереди молоденькая учительница, а сзади – учитель, мужчина лет сорока, с утрированно штатской сутуловатостью, лысиной и очками, правая рука его придерживает висящий на плече автомат. И у другого учителя, который что-то объясняет детишкам постарше, прислонен к камню автомат, и никто из терпеливо слушающих наставника подростков на автомат его не смотрит, взгляды прикованы к какой-то, видимо, супер-навороченной цифровой камере, которую достает из кофра случившийся в поле их зрения турист. Ну а автомат для этих детей, он что? – автомат, он и есть автомат. Что-то вроде пилы или лопаты.

То есть, буквально, ружье и мотыга как основные инструменты строительства государства Израиль. На фотографиях киббуцников 1920—30-х годов почти всегда можно отыскать рядом с сельхозинструментами оружие. Квуцы и киббуцы как военно-трудовые общины возникли не только из увлечения сионистов социалистическими идеями, военно-трудовую дисциплину их породила суровая реальность: еврей в Палестине ХХ века – это человек с лопатой и ружьем. Другого ему дано не было.

Казалось бы, героико-романтический дух пионерских времен остался только на черно-белых фотографиях первых еврейских поселений в Палестине или солдат Хаганы 40-х годов. Казалась бы, пружина, создавшая это государство, разжалась, оставив само государство. Но я знаю случаи, и достаточно многочисленные, когда мои соотечественники, евреи и русские, ломанувшиеся в 90-е годы к западной жизни в Израиль, через два-три-четыре года возвращались назад. Причины разные, но была среди них и та, что под внешней безмятежностью комфортной жизни сегодняшнего израильского общества они обнаруживали для себя некие общепринятые установления и внутренние законы, жесткость которых оказалась им не по силам.

Отсюда, похоже, вырастала и концепция израильской армии. Разобраться в ней, пользуясь отечественными представлениями, невозможно. Мой друг-историк, проживший в Израиле уже четверть века, с нашим, вполне «советским» изумлением рассказывал про дочь, которая не только не сделала ни одного движения в сторону «откосить от армии», наоборот, с готовностью пошла служить. И, как сказал друг, права оказалась «на все сто». Армия в Израиле – это среда, в которой пересекаются и спекаются в общество, в страну представители разных социальных слоев, регионов, национальных культур. Здесь заводятся знакомства, обозначаются жизненные перспективы, определяется будущая профессия и деловая карьера. Можно сказать, что молодые люди врастают в свою страну через армию. И будущее страны во многом вырастает из армии. Поэтому не кажется здесь странной реакция израильского командования на попытки «наших» в 90-е годы утвердить в израильской армии систему так называемых «неуставных отношений». Дедовщина преследовалась жесточайше, потому как армия Израилю нужна боеспособной, вариант армии как военизированного с полууголовными нравами «стройбата» для такой страны – самоубийство.