Владимир Марченко - Как стать сюнди

Эта эгоцентричность, граничащая в ряде случаев с безбашенностью, на деле проистекает из того же самого конфуцианства. Здесь я несколько заумных слов скажу, не обессудьте.

Прежде всего, надо понимать, что конфуцианство — это свод законов общества, созданный абсолютно реальной исторической личностью, древне-китайским мыслителем, жившим в V–IV веках до нашей эры. И этот свод законов оказался настолько успешным для цементирования разрозненных китайских княжеств в единое государство, что со временем превратился в некую надобщественную философию, по силе воздействия и широте охвата самых разных общественных групп сравнимую с религией. Главной идеей конфуцианства является подчинение личных чаяний и амбиций нуждам общества: уважение к предкам и содержание их в старости, исправная выплата налогов, необходимость участия в общественных работах и прочее. Именно конфуцианство сформировало многочисленные паттерны поведения обычных китайцев, которые, возможно, никогда в жизни не читали трудов канонических конфуцианских апологетов, но, тем не менее, неукоснительно следуют их правилам в своей повседневной жизни.

С середины XVII века в Западной Европе распространилась мода на все китайское, и в том числе на конфуцианство. Известные европейские мыслители в течение нескольких веков оценивали его доктрины, пытаясь понять, является ли конфуцианство уникальной философией, или же это всего лишь поэтическое изложение прописных истин. Сейчас принято считать конфуцианство самобытной, присущей лишь китайскому обществу, идеологией.

Проще всего объяснить мироощущение среднестатистического китайца, если представить себе матрешку. В самом центре находится маленькое личное «я». Китайское «я» действительно ничтожно мало по сравнению с «я», к примеру, в протестантском обществе, которое зиждется на непререкаемом абсолютном превосходстве личности по отношению к окружающему миру. Но при этом китайское «я» — фрактально, оно является наименьшей составляющей самоподобного множества: «я» — «моя семья» — «моя деревня» — «моя провинция» «моя страна». Именно так выглядит «китайская матрешка». Недаром ведь самоназвание Китая — Чжунго, Срединное государство, центр мировой цивилизации. А фрактальность предполагает в том числе и обратную рекурсию. То есть если я китаец, то моя страна — пуп Земли, моя провинция — самая лучшая в Китае, моя деревня — самая классная в провинции, моя семья — самая-пресамая в деревне. Ну а я лично — так вообще центр вселенной, все на меня должны молиться. Но — исключительно в рамках моей личной «матрешки». И весь мир простого китайца находится в пределах этой самой «матрешки».

А как же маленькое «я», о котором только что говорилось, спросите вы? Фокус именно в том, что если начинать изнутри, то этого «я» почти не видно, оно полностью подчинено обществу. А если снаружи, с внешней матрешки смотреть — то границы этого «я» практически совпадают с границами Китая. Непонятно, да? Объяснить действительно достаточно сложно, для этого требуется самому немного стать китайцем. Точнее, немного родиться китайцем.

Постараюсь теперь вернуться в прикладную область и привести примеры, которые помогут понять некоторые приемы для работы с китайцами.

Важным свойством эгоцентричности является то, что нормальный китаец абсолютно гармоничен.

И как же, подумайте сами, может мучить человека совесть, если он живет в полном ладу с собой? Чтобы совесть росла и развивалась, ей нужна питательная среда, ей нужны рефлексия и толстовщина. У китайцев же этого нет по определению. Какая такая совесть? Что это за зверь?.. Как говорит один мой друг о работающих у него в офисе китайцах, «хоть плюй в глаза — все божья роса!».

При всем при том китайское общество коллективно, иерархично и патернально. Весь китайский социум состоит из ячеек, строящихся и существующих по клановому принципу. И поэтому же в Китае традиционно уважительно относятся к предкам. Как ни удивительно для нас, но один из лучших способов устыдить китайца — воззвать к его родителям.

Моя знакомая из Шэньчжэня была свидетельницей следующей сцены. Едет рейсовый автобус. Водитель останавливается на остановке, открывает двери, выжидает положенное время, двери закрывает и трогается с места. Проезжает некоторое расстояние, и тут молодой человек, до этого дремавший, вдруг просыпается и понимает, что именно на этой остановке ему нужно было выйти. Он вскакивает с места и начинает на весь автобус блажить, что вот, мол, автобус на остановке не остановился, и поэтому ему не удалось выйти, куда катится этот мир и все такое. Водитель автобуса не спеша подруливает к обочине, тормозит, поднимается со своего кресла, выходит в салон и спокойно заявляет: «Зачем ты говоришь неправду? Все пассажиры автобуса прекрасно знают, что я остановился и ждал положенное время. Вот ты сейчас лжешь и таким образом теряешь уважение окружающих. А ведь единожды потеряв уважение, бывает очень трудно вернуть его обратно. И потом, что скажут о твоих родителях, если узнают, что ты огульно обвиняешь другого в том, чего он не совершал? Как смогут они после этого смотреть в глаза другим людям?!» После этой отповеди водитель садится за руль и едет дальше. Парнишка, от стыда красный как рак, молча плюхается на свое место, а на следующей остановке пулей вылетает из салона, стараясь ни с кем не встретиться взглядом.

Обратите внимание на очень важный момент. Чтобы оказаться действенным, внушение должно быть высказано публично. Если бы какая-нибудь бабулька просто сказала вполголоса: «Ай-яй-яй, молодой человек, как не стыдно!» — то, скорее всего, это не возымело бы никакого действия. А порицание, вынесенное перед лицом общественности так сказать, да еще и с упоминанием родителей — вот это да, это сила.

Так что лицо китайца — это, можно сказать, тоже совесть, только совесть не личная, а публичная. Со своей личной совестью китаец всегда договорится — если найдет ее в закромах своей души, — а вот с публичной совестью это сделать гораздо сложнее. Как говорят у нас в России, «если ты плюнешь на коллектив, то коллектив утрется, а если коллектив плюнет на тебя, ты утонешь».

Панический страх перед потерей лица, программируемый жителями Поднебесной в своих детях чуть ли не с младенчества, обусловливает одну из пренеприятнейших особенностей местного менталитета, которая крайне раздражает иноземных коллег: китайцы не признают своих ошибок. Именно поэтому, кстати, бытует представление о них как о тотальных лгунах. Я специально не стал касаться этого аспекта бизнес-отношений с китайцами в предыдущей главе, так как считаю, что непризнание собственных ошибок имеет принципиально иную природу, чем тривиальная ложь, и для эффективной борьбы с этими видами лжи нужно уметь отделять их друг от друга.