Жюль Верн - Возвращение на родину

Ирма, казалось, нисколько не постарела и очень хорошо выглядела! Она напомнила мне мать большими, живыми глазами и черными волосами, начинавшими седеть на висках.

Я покрыл поцелуями ее добрые, покрытые смуглым деревенским загаром щеки, а она, уж прошу поверить, облобызала мои.

Это ради нее, ради того, чтобы повидаться с нею, я и попросил отпуск. Меня начинало беспокоить, что она останется за пределами Франции в такой момент, когда сгущаются тучи. Француженке оказаться среди немцев, если объявят вдруг войну, — дело небезопасное. В таком случае ей лучше находиться на родине. И если сестра захочет, я заберу ее с собой. Но тогда ей пришлось бы покинуть свою хозяйку, госпожу Келлер, а я сомневался, что она пойдет на это. Во всяком случае, попробовать стоило.

— Какое это счастье — снова увидеться, Наталис, — сказала мне она, — снова найти друг друга, и так далеко от нашей Пикардии! Ты точно принес с собой оттуда частицу родного воздуха! Сколько же времени мы не виделись?

— Тринацать лет, Ирма!

— Да, тринадцать лет! Тринадцать лет разлуки! Как это много, Наталис!

— Милая Ирма! — сказал я в ответ. И мы вдвоем с сестрой, взявшись под руку, стали прохаживаться вдоль дороги.

— Как ты поживаешь? — спросил я.

— Как всегда, хорошо, Наталис. А ты?..

— Я тоже!

— Кроме того, ты теперь сержант! Это ведь честь для нашей семьи!

— Да, Ирма, и большая! Кто бы мог подумать, что маленький погонщик гусей из Гратпанша станет сержантом! Однако не следует слишком громко говорить об этом.

— Но почему?.. Объясни мне!..

— Потому что в этой стране нельзя сейчас рассказывать, что я солдат. В такой момент, когда кругом ходят слухи о войне, французу опасно находиться в Германии. Так вот! Я всего лишь твой брат, господин Некто, приехавший повидаться со своей сестрой, ясно?

— Ясно, Наталис. Теперь я буду молчать как рыба, обещаю тебе.

— Да, так будет лучше, у немецких ищеек уши всегда навострены.

— Не беспокойся!

— И еще, если хочешь, послушай моего совета, Ирма, давай я заберу тебя с собой.

В глазах сестры появилось выражение глубокой печали, и я услышал ответ, которого ожидал:

— Покинуть госпожу Келлер, Наталис? Когда ты ее увидишь, ты поймешь, что я не смогу оставить ее!

Я и так все понимал, а потому отложил этот разговор на другое время.

Ирма обрадовалась, видя, что я не настаиваю, глаза ее снова стали лучистыми, а голос ласковым. Она стала дотошно расспрашивать меня о родной деревне, о людях.

— Как там Фирминия? — спросила она.

— В полном здравии. Я получил от нее весточку через нашего соседа Летокара. Он два месяца тому назад приезжал в Шарлевиль. Ты помнишь Летокара?

— Сына тележника?

— Да! Знаешь ли ты, Ирма, что он женился на одной из Матифас?

— На дочери этого старикашки из Фуанкана?

— Его самого. Он сказал мне, что наша сестра на здоровье не жалуется. О! Им там, в Эскарботене, приходится вкалывать, и вкалывать как следует! И потом, у них уже четверо детей, последний дался ей тяжело. Этакий сорвиголова! К счастью, муж ее — честный человек, хороший работник и не пьет горькую, разве что по понедельникам. Но, конечно, ей в ее годы приходится не сладко!

— Да-а, ведь она уже немолода!

— Черт возьми! На пять лет старше тебя, Ирма, и на четырнадцать — меня! Это дает себя знать!.. Что тут поделаешь? Но она мужественная женщина, как и ты!

— Ну — как я, Наталис! Если мне и знакомо горе, то не свое, а лишь чужое! После отъезда из Гратпанша я не знаю нужды! Однако видеть, как возле тебя страдают другие, а ты не можешь ничего поделать…

Лицо сестры снова омрачилось, и она переменила разговор.

— Как ты добрался? — спросила она.

— Все обошлось благополучно. Погода стоит довольно хорошая для этой поры! Да и ноги у меня, как видишь, крепкие. А потом, что такое усталость, если в конце дороги тебя ждет хороший прием!

— Верно говоришь, Наталис, тебя в семействе Келлер очень хорошо встретят и полюбят, как любят меня.

— Добрая госпожа Келлер! Знаешь, сестрица, наверно, я не узнаю ее! Ведь я помню ее девушкой, дочерью господина и госпожи Аклок, славных жителей Сен-Софлье. В ту пору, когда она вышла замуж, целых двадцать пять лет тому назад, я был еще мальчишкой. Но наши отец и мать говорили о ней столько хорошего, что это навсегда осталось у меня в памяти.

— Бедная женщина! — заметила Ирма. — Теперь она так изменилась, очень сдала! Какой хорошей женой она была, Наталис, и какая она хорошая мать!

— А как ее сын?

— О, он лучший из сыновей! Когда их семья осиротела, лишившись кормильца, он отважно принялся за работу и продолжил дело отца.

— Славный господин Жан!

— Он обожает мать, он живет только ради нее, как и она — ради него!

— Я никогда не видел его, Ирма, но горю желанием познакомиться с ним. Мне кажется, я уже люблю этого молодого человека!

— Это неудивительно, Наталис. Ведь дружеские чувства к нему передались тебе от меня.

— Ну что ж, в дорогу, сестрица?

— В дорогу!

— Минуточку! А далеко ли отсюда до Бельцингена?

— Целых пять миль.

— Ба, — ответил я, — будь я один, я прошел бы их за два часа! Но с тобой…

— Да что ты, Наталис, я еще обгоню тебя!

— С твоим-то шагом?

— Нет, не с моим, а моей лошадки. — И Ирма показала мне на запряженную тележку, стоящую у дверей корчмы.

— Так ты, — спросил я, — приехала за мной на этой тележке?

— Да, Наталис, чтобы отвезти тебя в Бельцинген. Я выехала рано утром и была здесь ровно в семь часов. Если бы письмо, которое ты нам написал, пришло раньше, я смогла бы проехать тебе навстречу еще дальше.

— О! Не стоило, сестрица! Что ж, в путь! Тебе не надо платить в корчме? У меня есть несколько крейцеров…[44]

— Спасибо, Наталис, все уже улажено. Теперь остается только ехать.

Пока мы разговаривали, хозяин корчмы «Этквенде», прислонясь к двери, похоже, слушал нас не подавая виду.

Это мне как-то не понравилось. Может, нам лучше было болтать, держась от него подальше?

У корчмаря, этого жирняги величиною с гору, было омерзительное лицо: глаза как щелки, под набрякшими веками, сплюснутый нос и большой рот до ушей, словно ему еще в детстве было впору завязочки пришивать. Словом, урод уродом — совершенно отвратительная морда!

Впрочем, мы не сказали ничего предосудительного. Может, он ничего и не слышал из нашего разговора! Кстати, если он не знает французского языка, то как ему понять, что я прибыл из Франции!

Мы уселись в тележку. Корчмарь не шевельнувшись смотрел на наш отъезд.

Я взял вожжи и быстро погнал лошаденку. Нас затрясло, как от январского ветра. Но это не помешало нам продолжить разговор, и Ирма смогла посвятить меня во все домашние дела.