Михаил Заплатин - В чертогах Подкаменной Тунгуски

— Смотрите, какой идет молодец. А ведь ему почти семьдесят!

Губенко включил сирену и стал разворачивать караван для причала. На гудок из избы вышли еще двое: пожилая женщина и девушка.

Катер приткнулся к берегу, к тому месту, где у воды стоял бородач.

— Привет, старина!

— Здравствуй, Гриша. Чем порадуешь?

— Да вот, на год продуктов тебе привез.

— Давно ждем.

— Весь караван для тебя. Буржуем жить будешь!

Старик усмехнулся, обнажив удивительно сохранившиеся зубы. Теперь я мог рассмотреть этого таежного исполина. Ростом он был с нашего Григория, плечист, строен. Ни следа старческой полноты и обрюзглости. Здоровьем веяло от этого пожилого человека.

— С дороги-то надо сперва в избу зайти, — сказал он Григорию.

— Нет, старина, сначала выгрузим товары.

Вся команда принялась за дело. Вскоре на берегу выросли штабеля ящиков с порохом, дробью, патронами, мылом, солью. Рядом — мешки с мукой, сахаром, крупами.

Когда разгрузка илимок была закончена, старик Щеголев снова обратился к Григорию:

— Пошли в избу, Гриша. Приглашай своих приятелей.

Все направились к дому. На пороге нас приветливо встречали старушка, два рослых сына, тоже с бородками, и восемнадцатилетняя дочь старика.

В доме было просторно и опрятно. Вдоль стен стояло несколько кроватей с высокими башнями из подушек. В одном из углов висели иконы, украшенные расшитыми полотенцами. На большом столе у стены надрывался музыкой приемник. Старик почему-то поспешно выключил его.

Посреди жилья помещалась массивная русская печь с лежанкой и полатями. Огромной пастью зияло черное отверстие печи; в нем толпились массивные чугунки.

Нас посадили за стол. Старик со старухой засуетились. Бородач усердно расставлял стаканы.

— Брашонки испейте с устатку.

На редкость вкусное и приятное питье было принято с восторгом. Щеголев то и дело подливал.

— Брашонку-то вы, ребята, пейте вволю, нам потчевать, кроме вас, больше некого.

Я с удивлением смотрел на старика и думал: откуда столько здоровья у этого старого человека?

Сурова сибирская природа, но сильных духом людей она делает еще крепче и здоровее. Живет этот семидесятилетний человек в таежной глуши, к его услугам чистая горная вода, не отравленный ничем лесной воздух. Грибы и ягоды его семья заготовляет бочками, кедровые орехи — мешками.

Здесь же, рядом с домом, луга с сочной травой для домашних животных. А в тайге дичь, зверье — сколько хочешь. В реке — самая ценная рыба: ленки, таймени, хариусы, сиги, тугунки.

— Земля-то, наша матушка, жирная. Эко место, сколько растет тут всякого добра, — говорит Щеголев.

У Щеголева шесть взрослых сыновей и не перечесть внуков. Эта семья, видимо, не чувствует себя оторванной от жизни. Благодаря радиоприемнику она в курсе событий, происходящих в стране и в мире. Музыка всегда звучит в этой избе. Охотники иногда посещают ее и находят здесь приют. Караваны, везущие весной грузы в Ванавару, тоже останавливаются здесь.

Обитателей таких домиков в таежной глуши называют кержаками, староверами, старообрядцами. Возможно, еще многие из них верят в бога — это их дело. Не это главное. Живя в отдаленных частях тайги, они прекрасно изучили свои глухие районы, давно освоили охотничьи угодья, и теперь они активные поставщики ценной пушнины, ягод, кедровых орехов, Поэтому государство помогает им, снабжает всем необходимым.

Кроме того, многие из староверов помогают геологам находить полезные ископаемые в самых сокровенных таежных уголках. Они прекрасные проводники и следопыты, участники многих экспедиций.

После двух-трех выпитых стаканов Губенко встал из-за стола:

— Братва, пора плыть дальше.

Сплавщики с заметным трудом поднялись со своих стульев, слегка покачиваясь, вышли из избы.

— Вот так брашонка! — сказал Григорий.

— Ну, сидеть нам опять на камне! — пошутил кто-то. — Вельминский порог на носу!

Провожать наш караван вышла вся семья во главе с бородатым хозяином. Дочь старика, с длинными косами, в небрежно накинутом на голову платочке и цветастом платье, застенчиво поглядывала на наших парней. Те также, стесняясь, украдкой бросали на нее взгляды.

Сердечное прощание — и мы отплыли. Скоро одинокая изба, со стоящими на берегу ее обитателями, скрылась за поворотом реки.

Перед Вельминским порогом мы снова причалили к берегу. Гриша Губенко отправился обследовать фарватер. За ним следовал Лука. Не вытерпел и я: решил поучиться у сплавщиков. По руслу торчали камни, но по средней части порога, где довольно хороший слив, можно, пожалуй, провести караван.

Снова трепетное чувство перед возможной опасностью; караван стремительно проносится по сливу.

Миновав небольшую Майгунскую шиверу, к вечеру мы подплыли к длинному лесистому острову Кукуй и уже в сумерках пристали у пустынной деревни Кузьмовки.

Люблю я утро в тайге, в глухом лесу, где воздух чист, холоден и насыщен запахом хвои. Иным нравится раннее утро в городе, пустынные, подернутые дымкой улицы. В этом, конечно, есть своя прелесть. Но что вы поделаете со мной — не лежит мое сердце к городу, мне кажется, что даже утренняя дымка там напоена отстоявшимися за ночь выхлопными газами от автомашин.

Человеку надо обязательно жить вблизи лесов. Мы убеждаемся в этом слишком поздно, когда вся наша жизнь уже прожита в городе. От пожилых горожан можно часто слышать возгласы сожаления: «Ах, как я был глуп — не поехал в свое время жить и работать в село!» И на склоне своих лет эти люди начинают тянуться к лесу, к природе, стараясь наверстать упущенное...

Эти мысли владели мной, когда на другой день рано утром мы плыли вниз по реке.

Речные берега здесь однообразны. Но ярко разукрашенная осенью тайга радовала глаз. На склонах небольших возвышенностей вдали от берегов желтели березы и лиственницы, краснели осины и черемуха. На этом золотом фоне с красными пятнами четко выделялись шапки вечнозеленых кедров. А над всем этим лесным ковром сияло чистое осеннее небо.

Я сидел в катере рядом с Григорием.

— Послушайте, Михаил Александрович, — сказал вдруг Гриша, — чего вы живете в Москве? Ехали бы в Сибирь, а?

Я был застигнут врасплох. Что я мог ответить Григорию? Конечно, у меня определенная специальность, я крепко осел в столице, но... ведь все это ложь, которой больны многие. Сибирь тянет меня к себе, и, если бы я очень захотел переехать сюда жить, я бы, конечно, это сделал...

Губенко продолжал:

— Вот построили бы в селах жилые дома с теми же удобствами, как у вас в Москве, народ ни за что не тянулся бы в город.