Юрий Иванов - Золотая корифена

А около костра рокочет и бьет стиснутый в крепких коленях тамтам, мелькают перед глазами глянцево блестящие тела, извиваются над курчавыми черными головами гибкие тонкие руки, легкие юбки порхают над матовыми бедрами, порхают, словно пытаются улететь от огня яркими бабочками. Белые зубы, обнажившиеся в застывших робких улыбках, огненные искорки в широко раскрытых, влажных, как у антилоп, глазах.

— Ты чего все хмуришься? — спрашивает меня Скачков в самое ухо.

— Понимаешь, не верю я этому. Ущипни…

— Пожалуйста, — говорит Петр и так закручивает мне кожу на боку, что я вскрикиваю: нет, это не сон. Это явь… И эта девушка, что, покачиваясь, подходит ко мне и протягивает руки для танца, тоже явь. Я встаю, беру в ладони ее крепкие пальцы и, улавливая такт, начинаю притопывать голыми пятками. Черные глаза смотрят мне прямо в зрачки, ноздри чуть приплюснутого носа широко раздуваются, губы вздрагивают, показывая белую полоску зубов… рокочет барабан, сухими выстрелами хлопают ладони, все плывет… кружится… Петька, где ты? Ущипни еще раз! Слышишь,

Нет, это явь. Девушка — вот она, рядом. Я чувствую упругость ее обнаженной груди, гладкость кожи ног. Костер вроде блекнет, звуки барабана отступают, грохот накатных волн ближе.

Вдруг что-то взрывается над нашими головами, белая молния освещает окрестности. Барабанщик сбрасывает рубашку и накрывает свой тамтам: чтобы не подмокла тугая, гулкая кожа. Ведь это не последний праздник. Тяжелые капли сочно чмокают в землю, горохом прокатываются по пальмовым листьям, по плечам и разгоряченным танцами спинам. Площадь быстро пустеет: пора Спать. Пора.

Ночь. Уже давно погашен костер, смолк тамтам, и, наверно, спит уставший барабанщик. И все спят: жители рыбацкой деревушки, мои друзья и девочка в красной юбке. Джейн. Ну конечно же, спит. Спит, закинув тонкие руки за курчавую голову.

По крыше хижины хлещут тугие, прохладные струи — ливень. Где-то наверху угрожающе грохочет гром и иногда ослепительно вспыхивает молния. Вода стекает с крыши, плещется, скатывается с крутого берега в океан. Ливень, рядом океан, а на стенах нашего жилища ползают маленькие ночные ящерицы гекконы. На лапках у них клейкие подушечки, и поэтому гекконы могут ползать по стенам и потолку. Если бы, конечно, в этом жилище был потолок. Гекконы ловят ночью спящих мух и всякую крылатую мелкоту. Поэтому никто в деревне не обижает маленьких ящериц с мягкой бархатной кожей. Геккон чуть слышно шуршит около самого моего уха.

Мне хорошо. Хорошо вот так лежать и думать под грохот грома и плеск ливневых струй, что все уже позади. И черные беспокойные ночи в океане, мерзкая акулятина, планктон… выдумал же Хейердал — "черная икра". Прыжок через рифовый барьер и «отдых» на сучьях скрюченного неведомым недугом дерева… Приятно думать, что все трудности позади; завтра придет автомобиль, и мы уедем в Тему. И больше никогда-никогда не увидим этого прекрасного песчаного берега и деревушки с приветливыми жителями под кокосовыми пальмами. Все трудности позади, это приятно и… грустно: ведь и с морем я, наверно, распрощаюсь… Навсегда. Наташа только и мечтает об этом. Ей очень хочется, чтобы я остался на берегу, был рядом. Но море? Неужели мне все же придется расстаться с ним? Расстаться навсегда?.. Я ворочаюсь, кручусь, но потом приходит мысль: ладно, все еще впереди. Там видно будет. Приеду домой, поговорю с Наташей. Мы все решим.

Хорошо. Лежу, слушаю шум ливневых струй и опять думаю о тебе, Наташа. Скоро мы встретимся. Ты слышишь? Конечно же, мы очень скоро встретимся. Мы столько расставались, но всегда, обязательно всегда встречались вновь и вновь.

И в этом есть что-то очень значительное и прекрасное — расставаться, чтобы встречаться. Может, это и есть самое прекрасное в нашей с тобой жизни — долгие, мучительные дни, месяцы разлуки и удивительные, незабываемые минуты долгожданных встреч…

Жди. Между нами еще тысячи миль, десятки градусов параллелей и меридианов, но мы встретимся. Обязательно встретимся. Обязательно.

…Автомобиль приехал днем, перед обедом. Небольшой потрепанный грузовичок с красной кабиной и надписью над ветровым стеклом: «Аллигатор». Из кабины «аллигатора» выскочил низенький полный африканец в белой майке, коротких штанах, обнажавших массивные бедра, и больших черных очках. Узнав, в чем дело, мистер Кран захлопотал, засуетился. Он поднял на ноги буквально все население деревушки. Началась отчаянная беготня, крики, суета. Между хижинами забегали парни с топорами: необходимо было сделать доску, на которой мы могли бы сидеть в кузове, как на скамейке. Вскоре было сделано восемь досок. Кран отобрал из них одну, уложил на борта своего грузовичка, сел и воскликнул: "О'кей, вери-вери матч!.." Что означало; "Очень, очень хорошо…"

Перед самым отъездом по моему предложению мы провели маленькую жеребьевку — чьи часы подарить на память старосте деревни. Я, как всегда, вытащил спичку с отломанной головкой, но снял с руки свои часы без всякого сожаления. Мне было приятно отдать их этому умному немногословному старику, который сделал все, чтобы в течение суток мы чувствовали себя в его деревне как дома. Когда я одевал кожаный ремешок па сухую руку старосты, лицо его было торжественным и величественным, а рукопожатие — крепким, дружеским.

На прощание он сказал всего несколько слов. Он их сказал на наречии народности ашанти.

— Он сказал: "Если вам будет худо, то возвращайтесь. Здесь вам всегда найдется место у костра, хижина и пища…" — перевела Джейн и добавила: — Возвращайтесь. Я буду очень-очень ждать…

Я прижался губами к ее виску. Девочка застеснялась, отбежала и прощально улыбнулась — сердито и грустно, исподлобья. Ну вот и все. Мистер Кран с невероятным ожесточением крутнул заводную ручку, грузовик зарычал, застрелял глушителем. Мы влезли в кузов, мистер Кран прыгнул в кабину и со скрежетом включил скорость. Парни, закричав гортанными голосами, толкнули грузовик, он тронулся и, раскачиваясь на разбитых рессорах, помчался мимо хижин под островерхими крышами. Ребятишки, собаки и несколько парней еще немного бежали сзади, потом отстали. Вот и Джейн замедлила бег, остановилась, в последний раз махнула рукой. Автомобиль, ворча двигателем, вильнул вправо, и красная юбка исчезла за поворотом. Прощайте все! Прощай, Джейн! Прощай…

Мы долго ехали по джунглям, виляли между стволами, стиснувшими узкую дорожку, застревали в глубоких колеях и множество раз крутили ручку: слабосильный движок «аллигатора» задыхался от зноя и перенапряжения. Он все время глох, И мистер Кран опять и опять вытаскивал из-под сиденья заводную ручку. Вытаскивал и с проклятиями всовывал в отверстие куда-то под радиатором двигателя.