Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)

…Полыхающая в ночи деревня. Крики, стрельба… Пепеляевцы бегут под натиском красных партизан… Потом тишина, тяжёлая, опустошающая душу тишина… Горький вкус дыма, и вдруг кто-то сильный подхватил её и понёс сквозь огонь в светлую чистоту и прохладу…

– Это были его глаза, – зашептала Фрося, – конечно же, это он!.. Байкалов, боже мой, красный командир… А я-то дура… Да как же это?.. Останови, Нелька, стой!

– Плачешь? – растерялся Нелькут. – Я обидел?

– Ой, Нелька! – расслабленно всхлипывала Фрося. – Узнала его!

– Кого?

– Байкалова… Помнишь, я рассказывала тебе? Спаситель мой…

– Помню.

– Предупредить их надо, чтобы беды не было.

– Вместе пойдём, вместе скажем.

– Хороший ты, Нелька! – И на заплаканном лице её появилась благодарная улыбка…

Ярмарка ещё шумела, когда Фрося подъехала к Нижнекрестовской косе. Она была уверена, что Шошин должен был быть где-то здесь, в ярмарочных толпах. Но, пройдя от торговых рядов до места скачек оленьих упряжек и не повстречав никого из надёжных людей, собралась было уже подняться в посёлок… Надо было срочно оповестить ревкомовцев, а если их нет, то людей Софрона Захарова о подходе экспедиционного отряда Байкалова, передать важные сведения и указания командира по поводу организационных и наступательных действий шошинской группы непосредственно в Нижних Крестах. Однако как только она подошла к яранге торговца Соловьёва, перед ней появился Цапандин.

– Есаул ждёт тебя, – чванливо буркнул он.

– Где?

– В яранге, – Цапандин лениво кивнул на гостевую ярангу.

Фрося вошла в чоттагин. После яркого солнечного света здесь было темно. Не решаясь сразу откинуть меховой полог, она постояла в сенцах, прислушалась к сипловатому, раздражённому голосу Бочкарёва.

– …уберешь всех троих…

– Боязно, – подавленно отвечал Седалищев, – не будет нам прощения.

– И чтобы чисто было! – скрипел зубами Бочкарёв. – На Черноусовский остров и в костёр. Керетово спалить!..

Фросе стало плохо в холодной, затхлой темноте чоттагина, и она вышла наружу. Солнечный разлив поплыл перед глазами чёрными кругами, вся она как-то ослабла и готова была упасть. И никак не могла собраться с мыслями: с чего всё начать, чтобы помешать коварному заговору, кому поведать об услышанном… Был бы рядом Шошин, тогда сразу бы всё стало на место. А без него она совсем одинока.

– От водки аль от злости позеленела? – сально прищуриваясь, спросил Цапандин, снова появляясь перед ней.

– Поди прочь!

– Зла в тебе, Фроська!..

– Ненавижу!..

– Давай-давай…

– Не стращай.

– По какой нужде в Анюйск шлялась?!

– Бабью дурь травила, дурак! – Фрося резко оттолкнула от себя навалившегося было Цапандина и побежала к анюйскому обозу…

Не заметила, как мимо неё прошмыгнул Мишка Носов. Воровски озираясь, он юркнул в бочкарёвскую ярангу и высунулся обратно, будто испуганный тарбаган, ощерил беззубый рот и скрылся. Среди подвыпивших бандитов у распивочного навеса Фрося заметила Нелькута с кружкой в руке. Каюр что-то доказывал собутыльникам. Видимо почувствовав на себе рассерженный взгляд Фроси, повернулся и виновато, прикрыв кружкой сжатые губы, показал, что он помнит о её наказе. Фрося подошла к торговому ряду, где женщины предлагали покупателям своё рукоделье: расшитые бисером торбаса, сшитые галошками меховые туранки, пыжиковые кеали и дошки… Тут же можно было съесть якутский чохоон и конское сало, конский ливер и строганину… Отсюда можно было наблюдать за шумной пестротой ярмарки и быть незамеченной…

Бочкарёв, Барановский и Белинков продолжали немногословную беседу. Карьера молодых штабистов Барановского и Белинкова оборвалась ещё при разгроме колчаковской армии. А теперь, когда от остатков поляковской банды, свирепствовавшей на Охотском побережье, ничего не осталось, гонимые и презираемые, они надеялись найти убежище и защиту у Бочкарёва.

Бочкарёв жадно, одну за другой, курил папиросы, ссутулясь, расхаживал по яранге. Молча выслушал доклад поляковцев о постигших их неудачах, делая вид, что разделяет пережитые ими невзгоды, потери и лишения и безмерно счастлив приветствовать их, мужественных сынов России, на свободной колымской земле.

– Господа! – задымив очередной папиросой, подчёркнуто мягко начал Бочкарёв. – Дела на северной окраине нашей России изрядно пошатнулись. Хуже того, стыдно признать, они совсем никуда! Наши надежды не оправдались. Делать ставку на малые этнические группы огромного Севера нет смысла. Да и потомки не простят нам такой политики.

– Бросьте, есаул, – морщась, будто от зубной боли, остановил Бочкарёва Барановский. – Кого ж ещё, как не местное население, мобилизовать на борьбу с красными комиссарами?

– Ведь мы только что обрисовали вам сложившуюся обстановку на Чукотке, – вставил Белинков. – Большевики разбили наши части почти на всём Чукотском побережье и продвигаются к Нижней Колыме на соединение с регулярными частями Красной Армии. Под командованием опытных командиров Байкалова и Строт экспедиционные отряды красных давно уже вышли из Якутска.

– Это сведения нашей разведки, – поддержал Белинкова Барановский.

– Та-ак, – насупился Бочкарёв, – выходит, ваша разведка всё знает? А где, скажите на милость, господа, теперь ваши штабы и разведки? Выходит, большевички умнее вас оказались…

– Да, да, есаул, вы правы. – Барановский резко встал. – Все погибло. Теперь пуля во лбу приятней виселицы или омерзительных пыток… Слишком много на нашей совести грехов. Что мы оставили после себя, есаул, что?

– Хватит, поручик. Мне вашей истерики только не хватает! – повысил голос Бочкарёв. – Оставьте в покое оружие, оно вам ещё послужит, а что касается грехов, то я вам их отпускаю. Мне кажется, господа, что не всё ещё потеряно, тем более что большевики не смогут пройти на Колыму: через две-три недели вскроются реки и в тундру носа не сунешь. Однако в имеющиеся в нашем распоряжении дни мы должны до наступления весеннего паводка быть далеко от этих неблагодатных мест… Есть надёжные люди. Выступать будем через пару дней. Курс – к границам Монголии. Вы меня поняли, господа?

– Оставьте нас в покое, есаул, – тихо отозвался Барановский, – оставьте.

– Не понимаю…

– Мы устали, Бочкарёв, – тяжело уставившись на есаула, вяло протянул Белинков, – ото всего на свете.

Носов, уловив паузу, бесцеремонно подскочил к есаулу и зашептал ему на ухо. Бочкарёв, не ожидавший такого хамства со стороны Мишки Носова, было вскипел – побагровевшая шея и гнев в глазах означились нервным тиком левой щеки, но сообщение Мишки Носова остудило его, и он воровато покосился на поляковских офицеров.