Николай Рыжих - Бурное море

За ужином произошла неприятная история. Брюсов опять пытался втянуть нового капитана в разговор, но тщетно. Тогда Брюсов, обращаясь в основном к Макуку, загнул историю о «вот таком» палтусе, которого мы чуть не поймали в Охотском море. Будто бы палтус, уходя с палубы, кричал в голос и Ваську так хлобыстнул хвостом, что у того несколько дней бок болел... От этого палтуса у боцмана запершило в горле, Мишка, сдерживая, смех, покраснел, а Василий, как главный в этой истории, расхохотался в открытую. Это было уже слишком...

Дед растерялся. Он озадаченно и виновато посмотрел на нас — не знал, как быть: принять за шутку и смеяться вместе со всеми или обидеться — и опустил глаза.

Водворилось неловкое молчание. Только Артемовна загремела кастрюлями на камбузе и со словом «бесстыдники» задвинула с грохотом раздаточное окно. С плохим настроением расходились из кают-компании.

Я мысленно поклялся сделать Брюсова гальюнщиком на весь рейс, но меня опередил боцман: отведя его в сторону, боцман поднес кулак к носу Брюсова и раздельно спросил:

— Ну что? Сам умнеть будешь или помогать тебе надо?

— А зачем же кулак, Егорович?

— Это мое такое сердечное желание. Ну?

— Сам.

— Посмотрим. А после работы отправляйся в гальюн, и чтобы гальюн блестел, как...

— Это тоже твое такое сердечное желание?

— Нет, это служебное дело. А еще какие вопросы имеются?

— Все ясно: наливай да пей.

— Ну и добре. — Боцман опустил кулак.

Этим методом убеждения он пользовался очень редко, когда затрагивали его какие-то исключительные сердечные струны. Никто из матросов, правда, этого метода убеждения не испытал, прения обычно прекращались — уж очень кулак большой: а вдруг опустится?

Вечером я зашел и в каюту к Макуку, принес на подпись расписание вахт, акты, приказы. Среди них был приказ и о наказании Брюсова.

— А это зачем? — спросил он, не отрываясь от работы. Он строгал из бамбуковой чурки игличку для ремонта трала.

— Как зачем? Порядок-то на судне должен быть?

— Чи его нету? Ведь работаем?

— Брюсова, я считаю, надо наказать.

— Зачем?

— Но если он на вас будет плевать, то что же будет со мною или со вторым штурманом?

— Ничего не будет. — Он отложил работу, стал закуривать. — Молодо-зелено, подрастет — поймет.

— Вряд ли.

— Давай лучше потолкуем вот о чем. Садись.

Я сел. Он окутался дымом, с минуту молчал. Глаза смотрели задумчиво и серьезно в то же время. Я тоже закурил из его кисета.

— Так вот что, — он совал мне потрескивающую жаром самокрутку прикурить, — на переходе приготовь частую траловую рубашку. Получал такую?

— Да, сунули на складе. Для минтая она не годится. Смотрели, смотрели, что с нею делать, и сунули пока в ахтерпик.

— Это я у Михина выпросил. Мы ее дополнительно вставим.

— Да что же ею ловить? Чилимов?

— Не суетись. Это на Камчатке вы камбалу да палтуса тралили. А у нас тут победнее, и навагой, и корюшкой брезговать не будем. Все в дело пойдет. А второй трал по верхам пускать будем: поуменьшим грузилов, поприбавим балберов. Треску попробоваем.

— Треску бы неплохо.

— Ничего. Попробоваем. — Лицо его оживилось, в морщинах заиграли мечтательные лучики. — Давай так и делай...

— Значит, завтра в море?

— Угу.

— А с Брюсовым как же все-таки?

— А-аах... — Он махнул рукой.

— Спокойной ночи.

— Угу.

Я вышел. Чудной дед. Как он ими будет командовать? «Подрастет — поймет». Вряд ли его поймут. Брюсов боится только боцмана; второй механик наврет сто коробов, вывернется из любого положения — все виновные будут, а он прав останется, — Андрею скажи, что завтра потоп или землетрясение, он и бровью не поведет. Мишка же с Васькой будут подобострастно смотреть в глаза, кричать «есть», но сами все сделают по-своему или вообще ничего не сделают. Тут надо глотку боцмана или опыт и волю Петровича.

Занятый этими вот размышлениями, я направился в матросские кубрики предупредить команду, что анархии не получится, буду, мол, за насмешки над капитаном прихватывать почем зря. В конце концов, на судне должен быть хоть какой-то порядок.

Но мой боевой дух упал до нуля, как только я спустился в шестиместку. Там собралась почти вся команда, творилось что-то невероятное. Брюсов облачился в старый полушубок — и где только откопал такой! — отвернул ухо шапки и с большущей самокруткой в руках давал представление. Сначала он, подражая Борьке, спрашивал скороговоркой:

— Товарищ капитан, когда в море? — И, в точности копируя голос нового капитана — ну и способности! — раздельно отвечал: — Завтра. Нынче пущай ребята погуляють. — При этом он окутывался дымом, собирал в морщины лоб и колупался в носу.

— И много мы поймаем, товарищ капитан?

— Тыщу.

— Тысячу центнеров?

— Тыщу штук...

— А куда пойдем?

— Туды. — Брюсов делал неопределенный взмах рукавом. — А опосля суды.

Кубрик разрывался от хохота — полторы дюжины здоровенных глоток старались вовсю.

Как он ими будет командовать?..

Наконец «Онгудай» был готов к выходу в море: снабжение получено, промысловое вооружение приведено в относительный порядок, формальности с берегом покончены. Мы лихо отшвартовались, дали несколько прощальных гудков и вот уже качаемся в открытом море.

Погода была свежая — маленькие волночки лениво постукивали «Онгудай» по левой скуле, отлетая веером брызг, да ветер ровно трепал флаг, срывая шапки дыма с трубы. Пасмурно. Солнце блуждало где-то среди быстро бегущих облаков и, показываясь на короткие моменты в голубоватых полыньях, освещало мутный горизонт.

На мостике был Борис, второй механик, радист. На руле стоял Брюсов. Борька выверял секстаны. Поймав солнышко в окуляр прибора, он говорил:

— Подозревает ли наш Макук, для чего служат эти штуки?

— Ха! «Подозревает»! — хмыкнул второй механик. Механик стоял рядом, согласовывал телеграфы. — Он свою фамилию без ошибок написать не может, а ты — секстаны.

— Странные вкусы у нашего начальства, — продолжал Борис.

— Вкусы? — еще желчнее хмыкнул второй механик. — Вот сунули деда, и...

— Погорим мы, братцы, с этим дедом, — перебил его Брюсов.

— А Петрович, парни, великий комбинатор, — вмешался радист, — больше я с ним в море не пойду.

— Я тоже, — добавил Брюсов.

— Он там на курортах прохлаждается, а тут с моря не вылазь! — Механик вытер руки ветошью и бросил ее в ящик с ключами. — Да еще за бесценок...

— Эх, братцы-ы, — потянулся Брюсов, — как по берегу соскучился! Сейчас бы в отпуск рванул... У нас там снега сейчас, ели в сугробе... в хате маленький теленочек, наверно. Мать, наверно, сует ему соску... В лесу заячьи следы...