Василий Песков - Норвежские камушки

— Сколько же будет учеников у вас в школе?

— Одиннадцать.

— Одиннадцать?

— Одиннадцать.

Школа в деревне была закрыта. Но в этом году опять открывается — учительница осматривала помещение, принимала разного рода утварь, привезенную на желтом грузовичке.

— Всюду, где есть минимум пять учеников, с этого года открываются школы…

Несколько лет назад правительство, подсчитав, во что обходится обучение в таких вот разбросанных по стране поселках, нашло, что следует мелкие школы закрыть, а открыть в округах школы большие, хорошо оборудованные. Одних ребятишек привозить сюда на автобусах, других поселить в интернатах… И вот теперь это, казалось бы, разумное решение пересмотрено. Опять открываются, пусть хуже оборудованные, пусть с одним учителем, мелкие школы. Жизнь показала: обучение и воспитание в отрыве от родителей — неполноценное воспитание. Но это не все. Вырастая вдали от дома, от земли, от деревенского уклада жизни, от всего, что в детстве привязывает человека к родному месту, молодые люди «теряют корни». Они равнодушны к тому, где им жить. Они становятся, как сказали бы у нас, травой перекати-поле. Таков урок. Урок любопытный и поучительный. И не только для норвежцев, конечно.

Норвежец, где бы ни жил — в столичном ли Осло (тут говорят: Ушлу), в городках ли поменьше или в рыбацком поселке, будет стремиться построить еще и домик в горах. Эти домики видишь повсюду. Уединенные, без видимой связи с суетой жизни, отраженные в тихой воде, как гнезда, прилипшие к скалам, они такая же характерная часть Норвегии, как и фиорды. У богатых дома богатые (и в местах наиболее живописных), у бедняков домишки простые, но сделаны с поразительной аккуратностью, пожалуй даже изяществом. И везде одинаково чувствуешь заботу людей не подавить природу своим присутствием, а приютиться под крылом у нее.

Слово «дача» для домиков не подходит. Они похожи скорее на наши «садовые домики». Только «садом» человеку здесь служит дикий мир леса, камней, шумных речек и тихой озерной воды. Ни в какой другой стране я не почувствовал большей близости человека к природе, чем тут. Где-нибудь в Полинезии или в Африке люди еще не порвали пуповину естественных связей с природой. В Норвегии же эти связи умело культивируются. Домик в горах — это не место, где в выходные дни валяются на диване, играют в домино, читают или сидят за чаем. Лодка, лыжи, пеший поход по горам (для полной выкладки норвежец положит в рюкзак сверх обычной поклажи еще пару увесистых валунов) — вот зачем едут из города в горы.

Все норвежские горные домики, когда, проезжая, смотришь на них, роднит один примечательный знак: у каждого дома мачта и на ней почти всегда — флаг. Его поднимают не только в дни государственных праздников, но и в дни семейных торжеств: день рождения, свадьбы, приезд близкого друга. Норвежцы, сдается, ищут любого повода для поднятия флага.

Наш приезд на озеро Ляуна этим и был отмечен. Хозяин домика поспешил к мачте, и наше знакомство проходило под хлопанье на ветру красного полотна с сине-белым крестом.

Хозяина звали Уляус.

— Уляус Онслон, — представился он всем нам по очереди и пригласил в домишко с оленьим рогом над дверью. Потом гостям были показаны «собственное озеро», банька, сарай для дров, плоскодонная лодка.

Живет Уляус бобылем. Когда-то в озере была рыба. Но в 1955 году — Уляус эту дату хорошо помнит — в последний раз он вынул из воды аборя (окуня).

То же самое происходит на многих озерах. Ученые ищут тому причину, и тут, на Ляуне, у них станция. Одинокий немолодой человек оказался при деле и был рад сейчас нашей компании, пришедшей с дороги по узкой, заросшей черемухой тропке. Мы пили кофе, говорили с учеными. В какой-то момент разговора хозяин поманил нас с Альмой, нашей переводчицей, к себе на скамейку.

— Ваше имя напомнило мне одного человека…

Наспех, боясь отстать от нашей компании, я записал рассказ — частицу жизни встречного человека.

В семье Онслонов было тринадцать детей. Семь сыновей — Аре, Осмунд, Онун, Адольф, Уляус, Уляв, Франц и шесть дочерей — Кристина, Анна, Мария, Марта, Гюдрун, Сигне. У каждого брата было свое занятие. Двое рыбачили, двое охотились, пятый по возрасту, Уляус, был плотником — строил в горах такие вот домики.

Я спросил, много ли выстроил. Уляус помолчал с минуту, прикидывая в уме, и сказал: «Восемнадцать. Все целы. Я работал на совесть».

Вместе братья собирались на этом «семейном озере», удили рыбу, косили сено, зимой ходили на лыжах. Тут, на озере, застало их известие о войне. Три младших брата сразу ушли в партизаны. Поручение у них было простое: относить в глухую избушку в горах телеграфисту сообщения в Лондон и приносить в деревню ответы. Немцы выследили братьев и всех троих отправили сначала в портовый Кристиансанн, потом в лагерь под Осло, а затем в Дахау.

— Из троих я остался один. Уляв и Франц погибли. Я видел черный дым крематория. С ума не сошел потому только, что думал об этом вот озере. Старался все время думать о нем. Об этих кувшинках, о кругах по воде от рыб. Я был скелетом и вернулся сюда калекой. Сил хватило только держать в руках удочку. Но рыбы в озере вот не стало… Да, забыл самое главное, — спохватился старик, — в лагере знал я вашего парня с Волги. Звали Василий. Хорошо помню имя. Он был такой же скелет, как и я, но держался бодрее всех. Однажды он споткнулся, когда вели на работу, и подняться уже не мог…

Мой собеседник помолчал, прислушиваясь к тревожному крику птицы за ольхами. День был ветреный. По воде бежала мелкая рябь. У домика на флагштоке хлопал нарядный флаг.

— И еще вы должны знать, — сказал Уляус, когда нам с Альмой уже надо было спешить к автобусу. — Вы должны знать: тут, в горах, немцы держали русских пленных. Расстрелы, голод, каторжная работа. Норвежцы, чем могли, помогали вашим людям. Немцы повсюду расклеили предупреждения: «За помощь русским — расстрел». Все равно помогали. И ни один норвежец не выдал русских, когда им удавалось бежать.

Мы тепло попрощались с хозяином озера. С дороги домик и воду было уже не видно. Повыше елей краснела полоска флага, который Уляус Онслон поднял к приезду гостей.

Прощаясь с Осло, я забежал в лавку купить что-либо на память, но не купил. «Карманные деньги» в пяти зеленых бумажках показались мне интереснее безделушек, предназначенных для туристов. Они лежат сейчас на столе рядом с норвежскими картами, фотопленкой, фигуркой викинга в шлеме (подарок друга), записными книжками, газетными вырезками, и я с любопытством разглядываю в увеличительное стекло лица на этих бумажках.