Джон Моррис - Зима в Непале

Паренек собирался жениться, и деньги, которые он заработает у нас, пошли бы на оплату брачной церемонии, с которой связаны значительные расходы. Его отец — бедняк, у него много долгов, и он не может помогать сыну.

Мальчик казался понятливым. Хотя польза от него как от слуги была невелика, мы решили, что ему стоит помочь. Я велел ему прислать отца.

Через день он пришел. Это был благовоспитанный четри, мелкий полицейский служащий, уже утративший простоту и одержимый кастовыми предрассудками. Чтобы не обидеть нас, он принял чашку чая, но не выпил ни глотка и не стал курить сигарету, которую я ему предложил.

Мы обсуждали предстоящую женитьбу сына. Он рассказал нам, что на свадьбу придется пригласить не менее семидесяти родственников и друзей; кроме того, надо позвать музыкантов и приготовить денежные подарки для всех местных брахманов, а то они не благословят этот союз. Расходы должны были составить около ста пятидесяти фунтов, сказал он. Его собственное жалованье составляет пятнадцать фунтов в месяц. Он уже задолжал брахману после свадьбы старшего сына и теперь не может оплатить все возрастающие проценты. Но у него есть два поля и немного скота. Со временем их придется отдать кредитору. Я спросил, знает ли он, что правительство установило максимальный процент на заем и превышение его считается уголовным преступлением. Да, он знает об этом, но правосудия нельзя добиться без взяток; никакой практической пользы от этого не будет, а брахманы подвергнут его остракизму и навсегда откажут в ссуде.

Я решил заговорить на другую тему. Не думает ли он, спросил я, что его сыну еще рано жениться: ему только пятнадцать, а выглядит он еще моложе. И если уж отец готов истратить такие большие деньги, то не лучше ли будет использовать их на образование сына?

Ни на мгновение не задумавшись, он ответил. Сейчас самое подходящее время для заключения браков, и брахманы уже установили, что этот год будет особенно благоприятным для его сына, а потом много лет созвездия не будут столь благосклонны. Кроме того, он человек с положением и как член одной из высших каст обязан подавать пример всей общине. С одной стороны, он понимает, что не будет большого вреда, если сын повременит с женитьбой. Но с другой — ранние браки считаются признаком респектабельности. Женить сына в молодости — значит подтвердить свое богатство и завоевать еще большее уважение в деревне. А что касается образования, то хотя он и признает его пользу, но считает излишней роскошью: во всяком случае, на него не стоит тратить хорошие деньги.

Через неделю нас разбудили звуки раковин. Мы спустились вниз посмотреть, что происходит. Наш молодой жених отправлялся за невестой. Как это положено по обычаю, его несли на носилках. На нем были белые одежды и шляпа, украшенная мишурой. Перед процессией, состоявшей из мужчин, родственников жениха, и брахманов, шли трое музыкантов. Звуки их расстроенных инструментов соперничали с воем раковин жрецов. Мелодия что-то напомнила мне, хотя я не разобрал, что именно. Раковины на мгновение замолчали, и тогда я понял, что оркестр играет свой собственный вариант песенки «Потому что он веселый добрый малый», исказив мелодию и исполняя ее в ритме панихиды. Через несколько часов процессия вернулась обратно с невестой. Ее тоже несли на носилках, завешанных простыней, которая совершенно скрывала невесту от людских глаз. Музыкальный грохот продолжался всю ночь, и, даже когда мы спустились на следующее утро к завтраку, он еще не умолк. Конец зимы — время свадеб. Каждую неделю либо по нашей деревне, либо по соседству проходили брачные процессии, и вскоре мы привыкли к почти непрерывному хриплому вою труб, перемежающемуся с грохотом барабанной дроби.

Мы все еще не нашли слугу. Кроме того, нашу жизнь значительно усложняли трудности со снабжением водой: приходилось ходить за двести ярдов к подножию крутого склона. В это время мы познакомились с деревенским старостой, которому, как я теперь узнал, брахман запретил иметь дело с нами. Я и раньше пытался войти с ним в контакт, но безуспешно: он или отсутствовал, или был так болен, что не мог нас принять. Его ответы всегда были уклончивы и противоречивы, и я пришел к выводу, что он решил не замечать нашего существования, чтобы не брать на себя ответственность за наше присутствие в деревне.

Теперь я понял, что мои предположения были далеки от истины. В Катманду и других городах Непальской Долины местное управление находилось в руках людей, которые рассчитывают в конце концов заняться политической деятельностью, считая, что эта карьера позволит им в кратчайший срок обогатиться. Хотя Чобар находился в нескольких милях от столицы, дело здесь обстояло по-другому. Как и в других деревнях, власть принадлежала старинному панчаяту, то есть совету старейшин (система эта заимствована у Индии). Кроме того, Чобар, хотя сейчас в нем живет много богатых семей — брахманов и четри, первоначально был неварской деревней и наш староста тоже был неваром. Еще не старый человек и не обладавший богатством, он получил свой титул по наследству; члены его семьи из поколения в поколение занимались административными делами деревни. Староста умел читать и писать, но в остальном был человеком невежественным. Тем не менее он был очень умен и, что гораздо важнее, исключительно честен. Староста искренне верил, что после уничтожения режима Ран Непал будет управляться в интересах большинства. Последние события его несколько разочаровали, но он все еще надеялся, что дела в конце концов поправятся. Староста верил, что премьер-министр был несправедливо обвинен в коррупции, и, когда последний был арестован, счел благоразумным для себя (он был сторонник мистера Койрала) скрыться. Все это произошло, пока мы были в горах. Политическая обстановка стала спокойней, хотя многие чиновники еще находились под арестом или были отстранены от дел. Староста решил вернуться. Посетив нас, он извинился, что до сих пор не сделал этого, и посоветовал не обращать внимания на брахманов, сказав, что постарается облегчить наше пребывание в деревне. Он обещал найти слуг: несколько юношей в деревне ищут работу, но брахманы приказали им держаться от нас подальше.

На следующее утро явилось два кандидата, оба четри. Старшему было за тридцать. Он страдал редкой наследственной болезнью — деформацией костей (тем же болели его отец и сын), был неуклюж и неповоротлив. Его товарищ, хорошо сложенный юноша лет двадцати, в возрасте двух лет в результате какой-то неизлечимой болезни потерял слух и речь. У него было живое, смышленое лицо, и от его друга я узнал, что юноша рвется служить у нас. Мне пришло в голову, что его недостаток может оказаться для нас преимуществом. Я вскоре должен был уехать в Англию, а Бетт и Денис почти не знают непали, и им будет легче объясняться с глухонемым. Практически мы не нуждались в двух слугах, но так как старший был единственным человеком, который мог понимать младшего, наняли обоих. Казалось, что между этими двумя людьми существует какая-то сверхъестественная связь. Немой юноша смотрел на своего товарища, как охотничья собака на хозяина, ожидая его приказаний. Он не умел читать по губам и понимал, что от него требуется, только интуитивно. Очень редко случалось так, что он не улавливал происходящего, и тогда его лицо искажалось от злости; он издавал какой-то странный звук, не то выл, не скулил, как собака. Трогательно было наблюдать его отчаянные попытки понять нас. Но когда ему это наконец удавалось, слуга расцветал от удовольствия. Казалось, он счастлив в своем мире молчания. В деревне его называли «идиот». Я чувствовал, что это прозвище несправедливо и обидно, и не хотел употреблять его. Но кличка так пристала к нему, что даже собственный отец не помнил настоящего имени юноши. Мы назвали его Дамбо[30]; по-английски это тоже звучит оскорбительно, но произносится легко, и скоро вся деревня стала звать его так. Второго слугу звали Кали.