Вильям (Уильям) Виллис (Уиллис) - На плоту через океан

Рифы отчетливо виднелись в направлении вест-норд-вест: из воды выступали острые утесы, вокруг которых пенились буруны. Чтобы бросить якорь, мне нужно будет перебраться по ту сторону рифов.

Я подходил все ближе и ближе. Вскоре я услышал шум прибоя и увидел, как позади рифа кипит на отмели вода. Здесь может оказаться течение, которое понесет меня прямо на рифы. Паруса были не слишком наполнены ветром, и требовалась большая осторожность. Было пасмурно.

"Не безумствуй, Бил, не вздумай приставать! Ты уже насладился видом земли. Позабудь о ней — ты должен взять курс на Самоа!"

До свидания, остров Флинт, одинокий, как братская могила. Я еще раз оглянулся. Остров тонул в вечерней мгле. Я помахал рукой, как если бы стоял на берегу и смотрел вслед уплывающему плоту.

Ветер крепчал. Я сидел на корме, предаваясь мечтам. Я уже позабыл об острове Флинт и, повернув к юго-западу, лег на новый курс. Следующая земля будет Самоа, до нее немного более тысячи ста миль.

Плот покачивался на зыби, грот неистово бился о мачту. Вот уже несколько часов, как я штилевал.

Хотелось бы мне знать, что сейчас переживает Тедди. Ведь она, наверное, предполагает, что я приближаюсь к заветной цели. Она должна это чувствовать!

За время плавания гроту крепко досталось, он не раз разрывался в клочья, и теперь мне приходилось обращаться с ним весьма осторожно. Я не знал, какие ветры еще ожидают меня впереди, и решил с максимальной скоростью двигаться на юг, пока парус еще в удовлетворительном состоянии. Если же грот выйдет из строя, я пройду последний этап своего пути под кливером и бизанью.

Меня снова стали беспокоить глаза, хотя теперь я носил защитные очки. Несколько раз в день я промывал глаза морской водой. Это очень мне помогало, но все же боль не прекращалась.

Сегодня я решил проверить перевязи бревен, посмотреть, не пострадали ли они от долгого пребывания в воде. Нью-йоркский фабрикант считал, что его канаты выдержат самое большее шесть месяцев плавания. Бревна уже почти полгода находятся в воде, но перевязи в полной исправности. Канаты по-прежнему крепки, как стальные тросы, и квадратные узлы невозможно развязать. Если бы хоть одна из перевязей ослабла, бревна разошлись бы. Я внимательно проверил все перевязи от носа до кормы и убедился, что плот так же прочен, как в день постройки. Но, если с ним что-нибудь приключится, я всегда смогу пересесть в шлюпку и продолжать плавание.

Опять штиль. Последний раз ветер дул 26 сентября, и в тот день плот прошел шестьдесят пять миль. С тех пор плот проходил в среднем около тридцати пяти миль в день. Вчера, 2 октября, я приблизился к крохотному необитаемому островку Суворова, лежащему на 13°15' южной широты и 163°05' западной долготы.

Когда я обогнул остров Суворова, мои глаза совсем сдали. Я спустил и закрепил паруса, потом улегся в каюте и плотно закрыл дверь, чтобы в нее не проникал свет. Несколько дней мне придется провести в темноте, и зрение мое восстановится. Я не беспокоился за плот, так как впереди не было ни одного острова.

На палубе все надежно закреплено. Время от времени я окунал полотенце в стоявший около меня таз и прикладывал его к глазам и голове. В каюте я был защищен от солнца, которое в это время года стояло высоко и невыносимо палило. Вчера высота солнца достигала восьмидесяти с лишним градусов. Последний переход был самым тяжелым. Я оказался в тисках штиля; день и ночь хлопали паруса, как бы выпрашивая ветра, и у меня было такое чувство, будто меня бичуют. Я уже много раз чинил парус, но все же надеялся, что он выдержит. Да, этот парус доставит меня в Самоа. Но, если плот собьется с курса, я попытаюсь попасть на острова Тонга или Фиджи, лежащие в шестистах или семистах милях дальше Самоа, к юго-западу.

Уже два дня болел Икки. Итак, мы оба выбыли из строя. Два дня назад, ночью, с носа раздался ужасающий вопль. Я бросился туда и увидел, что Микки до половины протиснулась в клетку и собирается растерзать беднягу попугая на клочки. Кошка умудрилась как-то освободиться от привязи. Я успел спасти попугая. У него была вывихнута лапка; Микки исцарапала его, искусала и вырвала несколько перьев. На следующий день я увидел, что он висит в клетке, уцепившись клювом за прутья, чтобы не стоять на поврежденной лапке. Попугай напоминал акробата, затянутого в зеленое трико и висящего на зубах под куполом цирка. Я отворил дверцу клетки, чтобы дать ему насладиться свободой. Когда я вернулся на нос, то Икки лежал, припав к палубе.

Придя снова на нос, я не обнаружил там попугая. Я принялся его искать, но Икки нигде не было видно. Быть может, произошло самоубийство? Или, может быть, Микки...

Микки спала под лебедкой или притворялась спящей. Я разбудил кошку. "Нет, — отвечала она, — я не съела попугая. Мясо этой птицы слишком жестко для меня". Раскрыв пасть кошки, я осмотрел зубы, но не заметил остатков мяса.

Я уже решил, что малютка Икки погиб. Но вдруг вижу, он сидит на самом носу с подветренной стороны, пристально наблюдая за океаном. Осторожно пробравшись по бревнам, я схватил попугая, чтобы он не вздумал полетать над океаном. Мне удалось сразу же поймать его и водворить в клетку. А через несколько минут он снова спокойно висел, уцепившись клювом за перекладину.

Я не слишком беспокоился о глазах. Такого результата следовало ожидать — ведь всю дорогу мне приходилось отчаянно напрягать зрение, — и я успокаивал себя: если даже я и ослепну, меня все равно в конце концов прибьет к какому-нибудь берегу. Мне вспомнился нью-йоркский врач, осматривавший меня после несчастного случая на пароходе "Америкен мерчент", когда меня ударило по голове изолятором антенны.

"Возможно, что вы ослепнете на оба глаза", — заявил он. Этот врач был серьезный, пессимистически настроенный человек.

"Ну что ж, — подумал я, стоически принимая этот удар, — значит, прощай мир красок и форм! Я сосредоточусь на слухе и осязании. Вокруг меня все распевают тысячи песней. Я буду жить новой жизнью. Жизнь гораздо богаче, чем я думал".

"Вы как будто довольны", — сказал врач.

"Да, доктор, — ответил я, — постараюсь видеть без глаз".

Мне казалось, что глаза не будут так болеть, если лицо станет обдувать ветер. Голова моя пылала. Я жаждал дуновения свежего ветра. Ветер, ветер, где ты? Надуй паруса, пусть они перестанут биться. Неси меня дальше! Эй вы, тучи, где же ветер?

Я вспомнил другие штили. Один из них — в Мексиканском заливе. В тот раз я возвращался в порт на шхуне, груженной выловленными на Кампечских отмелях красными морскими окунями. Ветер изменил нам, и мы штилевали до тех пор, пока в трюме не растаял весь лед и нам не пришлись выбросить за борт всю рыбу.