Сергей Марков - Юконский ворон

Офицер мечтательно вздохнул.

? Заговорился я с вами, господа, ? сказал он и передал сургуч унтеру, прибавив:? Опечатай приборы.

Офицер поднялся со стула и потянулся за бумагами, лежащими в конце стола. Вслед за этим раздался глухой стук ? на пол упал горшок с померанцем. Офицер задел его эфесом сабли.

? Какая жалость!.. ? сказал он растерянно. ? Я ведь сам любитель… Citrus vulgaris…

Редактор стоял не шелохнувшись. Красные пятна горели на его щеках. Цветок лежал на полу, была отчетливо видна сеть тонких белых корней в черных комьях земли.

? Прискорбная случайность, ? промолвил сокрушенно жандарм, склоняясь над цветком и трогая черепки концом сабли. ? Помочь ничем нельзя-с. Стебель сломан… Хрупкое создание…

? Кончайте скорей свою церемонию! ? крикнул редактор, отворачиваясь к стене. На нем лица не было. Плечи тряслись под фланелевой курткой.

Когда все бумаги, станки, шкаф были опечатаны, жандармы ушли, унося с собой кипы бумаг.

? Вы знаете, ? сказал редактор Загоскину, зябко кутая горло в красный фуляр, ? российские жандармы владеют какою-то тайной… Безусловно, они знают основы животного магнетизма, месмеризма или чего-либо вроде этого. Подумайте только, добродушный по существу пожилой человек в каске с султаном внушил мне ужас, ? мне, прочитавшему тысячи книг, мне, знающему наизусть «Фауста»… И этот цветок, и рассуждения о торжестве полицейской печати! Это ужасно!.. ? Редактор хрустнул пальцами. ? Вряд ли мне дадут умереть спокойно, и как страшно ощутить ? пусть на мгновение ? раба в себе!..

Загоскин молчал. Знакомая черная завеса возникла перед его глазами. «Не везет, как не везет мне, ? подумал он. ? Правитель и Рахижан украли материалы, а теперь ? рухнула последняя надежда рассказать людям о том, что ты думал, что мучило тебя. Ворон ? судьба… Но все ли потеряно? Могу ли я еще бороться?» ? уже спокойно решал он про себя.

? Я очень многим обязан вам, ? сказал Загоскин редактору. ? Разрешите крепко пожать вам руку. Оставляя вас, льщу себя надеждой, что вы вспомните меня в трудную минуту… Я помогу вам, если это будет нужно. ? И он вышел из редакции поспешно и решительно, сутуля плечи и опустив голову, но весь полный решимости вести борьбу до конца.

Он вошел в подъезд министерства, поднялся по обитой коврами лестнице, проследовал по сияющей глади паркета и остановился у дубовых дверей приемной. Высокая особа была занята, приема у нее пришлось ждать более часа. Наконец глухая дверь распахнулась, и Загоскин увидел в глубине комнаты сухого, изможденного человека со звездой на груди. Он был так мал и сух, что звезда казалась больше, чем его лицо. Важная особа встретила Загоскина радушно, пригласила занять место напротив себя.

? В отставке? ? спросил сановник, показывая перстом на мундир Загоскина. Бриллианты сверкнули на груди особы.

? Разжалован, ? ответил тот, бледнея.

Загоскин привык к тому, что вслед за этим вопросом обычно следовал второй ? о причинах разжалования. Он приготовился к возможно спокойному ответу.

? О чем просите?

? Ваше высокопревосходительство! Выслушайте меня. Во время похода по Русской Америке я открыл на реке Квихпак золото. Этому не придали должного значения. Пагубный пример продажи форта Росс в Калифорнии иностранцу вынуждает меня просить милостивого вашего внимания к делу о юконском золоте. Припадаю к стопам… ? заключил Загоскин, внезапно вспомнив о том, что есть такое выражение для обозначения крайней зависимости от лица повелевающего.

? Напрасно, любезнейший, ? промолвил сановник, по-старчески шаркая ногами под столом. ? Припадают лишь к стопам монарха, а я ? только его слуга. Про золото в Америке мне уже докладывали. Изъясните коротко о своем открытии.

Сановник, прикрыв глаза, выслушал Загоскина.

? Ничего поделать не могу, ? сказал он спокойно. ? Ради выгоды империи об этом золоте следует молчать. Калифорния объята беспорядками, ? именно открытие золота вызвало их. Объявив о золоте на Аляске, мы ввергнем колонии в трудности и не сможем удержать их под своею властью. Не просите… Считаю ваше сообщение государственной тайной. За известие ? благодарю, но вместе с этим приказываю и молчать…

«Напрасно! Все напрасно… ? думал Загоскин. ? „Припадаю к стопам“!.. Экое выражение подлое, экзекуторское какое-то. Спокоен сановник, видно, еще павловской выучки. Ничем не прошибешь…» Он поднялся с места.

? Необъятность диких земель, ? заговорил сановник, ? трудности управления, близость владений других наций ? все это приведет к тому, что мы можем утратить наши владения в Северной Америке. ? Он вынул осыпанную алмазами табакерку и отправил в ноздри большую понюшку. ? Ваше рвение достойно похвалы, но рвение это напрасно. Прошу вас не уходить совсем, а обождать немного в приемной…

Загоскин вышел из кабинета. Через несколько минут к нему подошел важный, похожий на журавля секретарь и протянул небольшой голубой конверт.

Загоскин раскрыл его уже на улице. Краска стыда и обиды покрыла его щеки. В конверте лежали две двадцатипятирублевые ассигнации и записка:

«Слово ? серебро, а молчание ? золото. Эполеты когда-нибудь вернешь. Прими деньги из фонда вспомоществования нуждающимся лицам благородного сословия…» Далее стояла подпись, как бы извлеченная из архивов восемнадцатого века.

«Ишь какие лаконизмы Фридриховы для прикрытия хамства, ? думал Загоскин. ? Подачки стали совать». Он, спотыкаясь, шел по булыжникам Сенатской площади.

? Помогите, господин, раненному при Наварине! ? сказал одноглазый нищий, висящий между двумя скрипучими костылями.

? С какого корабля, служба? ? спросил Загоскин.

? С «Гангута», ваше высокоблагородие, ? ответил инвалид. ? Командиром Авинов были. С турецкого корабля ядро… половину ноги отхватило.

Нищий с явной симпатией оглядывал старый флотский мундир Загоскина. А тот уже совал в руку инвалида две ассигнации, полученные от сановника.

? Ваше высокоблагородие!., отродясь таких денег в руках не держал!.. Покорнейше благодарим!.. Ох ты, господи!.. Видит бог, свечу поставлю Николе Чудотворцу… Как в молитвах прикажете поминать? ? бормотал инвалид, но Загоскин уже быстро удалялся от него. ? Неведомого флотского помяну! ? выкрикнул вслед Загоскину нищий и стал завязывать ассигнации в грязный клетчатый платок.

Осень, червонная и теплая осень пришла в Мещерские леса. Пауки спускались на сияющей паутине, казалось, с самого неба и проворно сучили лапками, перелетая серебряно-голубые пространства. Небо стало холодное и ясное. Листья золотели с каждым днем. Рыбы недвижно стояли возле подводных коряг, еле шевеля пламенными перьями плавников. Птицы готовились к зимовке. Слабый ветер передвигал легкие листья и сваливал их в овраги. Листья ? желтые, почти белые, багряные ? ползли, как сплошной покров, по земле. Рябиновые гроздья пылали в светлых чащах, яркие пичуги раскачивались на рябине, лениво ссорясь из-за добычи. Торжественный свет спокойного солнца блуждал по соснам, и они казались бледно-алыми до половины стволов.