Борис Стрельников - Америка справа и слева

Америка больна, тяжело больна. Снова газеты пишут о голодных детях. И это в самой богатой стране «свободного мира».

Мы читали очередной отчет министерства юстиции о феноменальном росте преступности, уже в несколько раз обогнавшей рост населения. От бесстрастной статистики убийств, ограблений, изнасилований рябило в глазах.

Включив однажды в номере мотеля телевизор, мы увидели знакомую улицу в Чикаго и полицейских, штурмующих какой-то дом. Звучали выстрелы, гремели взрывы гранат со слезоточивым газом. Крупным планом показали пятно крови, расплывшееся на подушке.

— Облава на гангстеров? — предположил Москвич.

— Уничтожение «черных пантер» продолжается, — бесстрастно объяснил телевизионный комментатор. — Есть сведения, что местный руководитель этой негритянской организации Фрэд Хэмптон был убит спящим. Полиция отказалась подтвердить или опровергнуть это сообщение.

В другой вечер мы видели на экране телевизора, как американские каратели избивали вьетнамца, заподозренного в симпатиях к партизанам. Это было страшно. Это было так страшно, что многие матери, как мы потом узнали, звонили на телевизионную студию и возмущались:

— В следующий раз перед тем, как показывать подобные сцены, предупреждайте нас, зрителей, чтобы мы успели увести от телевизора детей.

Телевизионный редактор, который рассказывал нам об этих звонках, пожимал плечами.

— Это, конечно, была ужасная сцена, — соглашался он. — Но намного ли она ужаснее тех, которые дети видели во время прошлогоднего избиения молодёжи в Чикаго или тех, что они ежедневно видят в «ковбойских» и «гангстерских» фильмах?

Мы были в Нью-Йорке, когда стало известно о расстреле оккупантами вьетнамских крестьян в деревне Сонгми. В вагоне нью-йоркской подземки мы видели американца, наверное, только что купившего газету. Он развернул ее и оторопел. Растерянно он переводил взгляд от портретов экипажа «Аполлона-12» к портрету лейтенанта Колли. Триумф и несмываемый позор. И то и другое — Америка.

Мы видели еще и другую Америку: возмущенную, гневную, решительную. Мы были в штате Колорадо, когда сторонники мира провели свой первый «мораторий», требуя немедленного возвращения американских войск из Вьетнама. Через месяц после этого мы видели грандиозную антивоенную демонстрацию в Вашингтоне, в которой приняло участие около полумиллиона человек.

В Оклахоме, Техасе, Джорджии, Южной Каролине мы встречались и беседовали с деятелями ультраправых организаций, которые при одном слове «коммунизм» приходили в ярость. Их много, не будем закрывать на это глаза. Сегодня их гораздо больше, чем было в тот год, когда Ильф и Петров писали: «И уже растут «американские легионы» и «лиги свобод», понемногу воспитываются фашистские кадры, чтобы в нужный момент превратиться в самых настоящих штурмовиков…»

В Чикаго мы были в гостях у американских коммунистов. Им нелегко, но они не сгибаются под обстрелом реакции и мужественно несут людям светлые идеи Маркса и Ленина. Можно только восхищаться самоотверженностью и героизмом этих людей, настоящих сыновей и дочерей американского народа.

… На нью-йоркском аэродроме имени Джона Кеннеди царила обычная суета. Самолеты прилетали и улетали, негры-носильщики провозили тележки с багажом, слышалась разноязычная речь. Туристы обступали лавочки сувениров.

И вдруг проход между кресел опустел. В проходе появились три дюжих санитара, которые волокли за собой душевнобольного — маленького, сморщенного человека с вытаращенными глазами и острой рыжей бородой.

Маленький человек пытался вырваться из цепких рук санитаров и кричал жутким, леденящим душу голосом:

— Все кончено! Вы разве не знаете, что «Аполлон-12» расколол Луну! Огромные камни падают на Землю. Гибнет цивилизация. Род человеческий исчезает во мраке Вселенной!..

Это была последняя сценка, которую зафиксировала память Москвича в том безумном мире, основанном на жестокости, социальной несправедливости и человеческих потрясениях. И он как-то по-особенному ощутил правоту слов авторов «Одноэтажной Америки»:

«Надо увидеть капиталистический мир, чтобы по-новому оценить мир социализма. Все достоинства социалистического устройства нашей жизни, которые от ежедневного соприкосновения с ними человек перестает замечать, на расстоянии кажутся особенно значительными».

В воздухе за стеклянными стенами пассажирского салона кружились первые снежинки. Аэродромные динамики объявляли посадку на московский самолет…

И вот над Америкой снова «индейское лето». Снова разноцветным осенним пламенем полыхают леса и парки. Снова чудится, будто слышишь в небе печальное курлыканье усталых журавлей, летящих с «севера милого в сторону южную». Но это только чудится. Когда Вашингтонец говорит об этом знакомым американцам, они смеются и сочувствуют:

— Это у тебя от тоски по России, Борис.

Имя Вашингтонца они произносят не по-нашему: Борис, с ударением на первом слоге.

Минул год с того дня, как, провожаемые тяжелым взглядом банковского сторожа, мы хлопнули дверцами черного «шевроле» и, обогнув Белый дом, отправились в путешествие по Америке.

«Правда» опубликовала одиннадцать наших репортажей, написанных в пути. Мы передавали их в редакцию по телефону обычно глубокой ночью (в Москве в это время уже утро). Мы кричали в телефонную трубку имена и названия городов, пугая соседей, которые со сна думали, что в мотеле начался пожар или случилось убийство.

Где-то в Техасе, листая утром местную газету, мы набрели на заголовок, который нас насторожил и даже испугал. Крупными буквами в центре второй страницы было напечатано:

«К мэру Москвы без пол-литра не попадешь».

Прочитав статью, мы успокоились: это был вполне добросовестный пересказ нашего репортажа из «самого центра» Соединенных Штатов, опубликованного в «Правде» и переданного из Москвы корреспондентом американского телеграфного агентства. К статье была подверстана маленькая заметочка из Канзаса, в которой говорилось:

«Мистер Гескл, мэр миниатюрной Москвы, затерявшейся в прериях Среднего Запада, не скрывает своей гордости той рекламой, которую неожиданно создали канзасским москвичам двое путешествующих русских журналистов. Мэр торжественно заявил нашему корреспонденту, что он надеется когда-нибудь посетить советскую Москву, которая, по нашим подсчетам, примерно в двадцать тысяч раз больше американской и старше ее приблизительно на семьсот с лишним лет».