Тихон Пантюшенко - Тайны древних руин

—Коля!— позвала она слабым голосом.

Я понимал, что сейчас не время заставлять командиров ждать. Да и дело такое, что не терпит отлагательств. Сам же я в эту минуту вряд ли мог чем-нибудь помочь этой женщине. И все же, не очень, правда, надеясь на то, что моя просьба будет удовлетворена, я сказал Павлу Петровичу:

—Совсем плоха ее мать. Может, сбегать успокоить?

—Только мигом.

—Есть только мигом,— и я бросился к Анне Алексеевне. Как она изменилась за последнее время! Словно предчувствовала, что ее ждет такое испытание. Раньше у нее волосы были свежими, отдававшими блеском. Теперь они потускнели, утратили свою прежнюю яркость. В глазах невыразимая грусть. Такое выражение бывает у людей, которые много пережили и в конце концов смирились, насколько это возможно, с необходимостью того, что еще предстояло им перенести.

—Анна Алексеевна, вы не переживайте,— пытался я успокоить ее.

—Понимаю. Я прошу тебя, Коля... ты уж, пожалуйста...

Какие слова нужно найти, чтобы она поверила в меня? Нет, слова останутся словами, как бы их не подбирали. И все-таки сказать ей что-то нужно.

—Все будет хорошо.

—Убереги Маринку,— почти шепотом произнесла Анна Алексеевна.

—Постараюсь,— и, немного помедлив, добавил.— Чего бы это мне ни стоило.

Пока я говорил с Анной Алексеевной, Маринка стояла на тропинке между виноградными лозами и ждала меня. Идти к незнакомым военным одна не решалась.

—Что, трусишь? — спросил я нарочито насмешливо, желая подбодрить ее.

—Еще чего.

—Тогда пошли к моему начальству.

Маринка первая поздоровалась со всеми военными, а потом перевела взгляд на меня и спросила: «Что будем делать?» Павел Петрович видел Маринку впервые. Глядя на нее, он, казалось, мысленно говорил мне: «А ты, брат, не промах. За такую девку стоит драться». А Маринка выглядела в эти минуты просто неузнаваемой. Ожидание надвигавшейся опасности наложило на нее отпечаток строгости, придало чертам ее лица выражение суровости и даже некоторой резкости. Сейчас это впечатление несколько смягчалось при взгляде на ее фигуру. Маринка надела на себя спортивный трикотажный костюм, плотно облегавший ее тело. Природа не часто наделяет женщин такой стройностью, которой одарила эту девушку. Она оделась по-спортивному по чисто практическим соображениям. В пещере, особенно в узких лазах, такая одежда просто незаменима. Но сейчас в обществе молодых военных Хрусталева вдруг смутилась. И хотя присутствовавшие делали вид, что их ничто, кроме предстоящего боевого задания, не интересует, замешательство девушки заметно усилилось. Женское чувство подсказывало ей, что молодые парни не могут хотя бы украдкой не бросать на нее восхищенных взглядов. И виной этому не только ее глаза, но в какой-то мере и спортивный трикотажный костюм. Павел Петрович первый заметил смущение Маринки. И чтобы ни у кого не возникало даже мысли о том, что наша проводница оделась по-спортивному из чисто женского кокетства, сказал:

—Это вы правильно сделали, что надели такой костюм. А вот нам, наверное, придется нелегко. Ну ничего. Приспособимся как-нибудь.

—Как-нибудь нельзя,— ответила Маринка.— Стук от ваших ботинок будет слышен далеко, и это может испортить все дело.

—Но не босиком же нам идти,— возразил другой, до сих пор молчавший командир.

—Босиком тоже не дело. Придется надеть какие-нибудь чехлы на обувь.

—Да вы что, девушка. Возвращаться в штаб?

—Зачем же? Моя мама сошьет их вам за полчаса.

—Разумно,— согласился Павел Петрович.

Пришлось ждать еще некоторое время, пока не будут изготовлены хотя бы наскоро чехлы для обуви. Анна Алексеевна приняла гостей с тем радушием, которое только позволяло ее душевное состояние. Она приветливо улыбалась, но выражение затаенной грусти в глазах оставалось. «Вы уж извините, пожалуйста, что так получается,— казалось, хотела сказать хозяйка.— У каждого из вас есть мать, которая вас любит. Я тоже люблю свою Маринку».

Из всех присутствовавших лучше других знал ситуацию Павел Петрович. Поэтому он старался держать себя как можно мягче, не причиняя женщине дополнительных переживаний. Лучший способ отвлечь внимание человека от его главных забот — тактичный переход к разговору на отвлеченную тему. Этим испытанным средством не замедлил воспользоваться политрук.

—А вы знаете, Анна Алексеевна, что я в свое время занимался еще и сапожным делом?

—Шутите.

—Нисколько. Могу доказать хоть сейчас. Вот только бы мне кусок брезента, да шпагата метра три, да острые ножницы, да кусочек мела.

—Почти как в той притче,— бросил реплику другой командир.— Закурил бы, да жаль табачку нет, потому что забыл дома бумагу и спички.

Все сдержанно засмеялись. Улыбнулась уголками рта и Анна Алексеевна.

—Что ж, за этим дело не станет. Да только мужское ли это дело заниматься кройкой и шитьем? — заметила хозяйка.

—В самый раз мужское,— ответил Павел Петрович.

При других обстоятельствах он, я знаю, не стал бы заниматься этим делом, а поручил бы его кому-либо из своих подчиненных. В сложившейся же ситуации поступить иначе он не мог. И дело тут не столько в том, чтобы проявить традиционное внимание военных к женщине, сколько в том, чтобы показать свое знание жизни, умение легко ориентироваться в любой обстановке и тем самым успокоить Анну Алексеевну как мать. Она должна быть уверенной, что ее дочь будут оберегать знающие и опытные люди, что они пойдут на риск лишь в безвыходном положении.

Вскоре на столе лежали брезент, шпагат, ножницы и мел. Павел Петрович взял брезент и постелил его на пол. Встал одной ступней на край разостланной ткани и очертил мелом границы подошвы. Отступив на ширину двух пальцев от намеченной линии, прочертил мелом еще одну линию и по ней разрезал брезент. Такую же операцию политрук проделал, поставив на ткань другую ступню. Затем в нескольких местах по намеченному краю подошвы проткнул ножницами заготовку. Через эти отверстия был протянут шпагат в виде кисета. Его концы, выведенные сзади, были связаны вокруг голеностопного сустава. Когда такая же операция была закончена и на другой ноге, политрук, отряхнувшись и притопнув ногами, сказал:

—Чем не чуни? Да еще какие!— Павел Петрович прошелся по комнате, и все вынуждены были признать, что шаги его почти не слышны. Эта дополнительная экипировка остальных заняла не более двадцати минут.

—Вот теперь, кажется, все,— произнес Павел Петрович.

—В добрый час,— напутствовала нас Анна Алексеевна.

Мы остановились на склоне горы метрах в пяти-десяти от виноградника Хрусталевых. Нужно было обсудить план операции. Но этот вопрос нельзя было решить без предварительного ознакомления со схемой расположения пещеры. Маринка, как выяснилось, знала не все. Ею была обследована лишь часть системы карста. Но то, что она знала, оказалось главным. Система каналов, по словам Марийки, схематически представлялась в виде рогатки, рукоятка которой начиналась около вершины нашей горы. На глубине около пятидесяти метров она заканчивалась вилкой. Один ее зуб направлялся в сторону Балаклавы, к генуэзским башням, другой— на восток. Припомнился случай с перочинным ножом, который Маринка потеряла у входа в пещеру. Отверстие, расположенное на дне довольно значительной впадины на склоне горы, так прикрывалось густым кустарником, что его трудно было заметить. Собиравшаяся на дне этой впадины дождевая вода за сотни, а может, и тысячи лет постепенно растворяла горные породы и в конце концов образовала причудливой формы пещеру. Длина западной ее части около километра. Как далеко тянется восточная часть пещеры, где она кончается— Маринка не знала. Но именно через нее, судя по всем признакам, враг проник в подземелье. У меня мелькнула догадка, что история со свалившимся камнем не простая случайность. Во время прочесывания местности я оказался первым на пути вражеского лазутчика. И он, чтобы отвлечь наше внимание и вовремя спрятаться в одном из скрытых входов в пещеру, свалил на меня каменную глыбу. Но об этом теперь можно было только догадываться. Следы присутствия человека у генуэзских башен заметила бы Маринка, у вершины горы— дежурный сигнальщик.