Николай Алексеев - Зимовка на «Торосе»

Я спустился в кают-компанию. Наши помещения, напоминавшие к концу погрузки «первозданный хаос», под умелыми руками буфетчика Саши приняли совсем другой облик. Кают-компания была совершенно очищена от всякого груза; в жилых каютах вся загромождавшая их полярная одежда была ловко распределена в спальных мешках, которые были уложены на койках под матрацами, что придало постели больше удобства и мягкости. Теснота, правда, еще чувствовалась, но уже не в таких размерах, как раньше. Способности Саши были выше всяких похвал.

Появлению Саши на «Торосе» мы всецело обязаны Виктору Александровичу Радзиевскому. Месяца за три до нашего выхода в море к нему пришел почти еще мальчик и, потупив глаза, пробурчал:

— Товарищ капитан, возьмите меня к себе на «Торос»!

— А кем бы ты хотел работать?

— Мне все равно, я… я камбузником был.

— Так, значит, ты уже плавал. На каком корабле?

— На ледоколе «Ленин». Только вы не справляйтесь обо мне… уволили меня, — хмуро заявил проситель.

— Плохо. За что же уволили?

— Да так… ну вообще.

— Ну, смелее. Виноват был? Я на ледоколе справляться не хочу, а ты вот сам мне расскажи все по порядку.

Саша вскинул глаза на капитана, немного помолчал и, явно смущаясь, проговорил:

— Конечно, был виноват, да только что же вспоминать это. Никому я ничего плохого не сделал, только себе самому. А на «Торосе» мне очень хочется плавать.

Виктор Александрович понял, что Саша, если и был виноват в чем-то, то не в меньшей мере в его беде были виноваты и окружавшие его. И Саша остался на «Торосе». Все мы, участники экспедиции, за полтора года совместной с ним жизни и работы убедились в том, что Виктор Александрович не ошибся, приняв Сашу на корабль.

В данный момент Саша, накрыв стол, приглашал в кают-компанию к вечернему чаю. Насколько было холодно, сыро и неуютно наверху на палубе, настолько приятно было сесть за наш оживленный стол. Сколько остроумнейших каламбуров, анекдотов и занимательнейших игр видел этот стол за год зимовки! Немало за ним потрудились и наши гидрографы, обрабатывая собранный в поле материал.

Пока еще участники экспедиции не успели, конечно, привыкнуть друг к другу, но уже ясно чувствовалось, что скучно нам не будет. Можно было безошибочно предположить, что «душой общества» бесспорно сделается наш гидрохимик Сергей Александрович. Снимая мокрый дождевик в своей каюте, я слышал дружные взрывы заразительного хохота, прерываемые короткими репликами гидрохимика.

— Что, Сергей Александрович, пробирают вас здесь, кажется?

— Да нет, отбиваюсь как могу. Я доказываю, что хороший гидрохимик — это, собственно, почти уже и хороший моряк, а вот наш радист с этим не согласен.

Общее оживление, прерванное моим приходом, вновь возобновилось за столом.

Плавание г/с „Торос“ в 1936 году.

На палубе жизнь шла своим чередом. Через каждые четыре часа сменялись вахты, на баке постоянно находился «вперед слушающий». Орловский маяк «Торос» прошел, не имея точного определения своего места и лишь ориентируясь по его туманным сигналам. Ночью на палубе было особенно неприветливо. Если в течение долгого времени не видишь никакого света, то глаз привыкает к темноте, и она как бы отступает несколько вдаль, но стоит лишь на миг взглянуть на освещенный компас, или какую-нибудь иную ярко освещенную точку, как глаза окончательно отказываются бороться с непроницаемым мраком.

— На мостике! Впереди слышен гудок! — донесся предостерегающий крик матроса с бака. В тот же миг машинный телеграф был переведен судорожно сжимавшей его рукой вахтенного помощника на «стоп». Одновременно наша сирена предостерегающим воем хлестнула воздух. Несколько мгновений тишина нарушалась только глухими стуками работающих моторов, и вдруг совсем близко, чуть влево от нас, над морем прокатился басистый рокот пароходного гудка. «Торос» немедленно ответил.

— Малый вперед! Право руль!

Слева во мраке что-то проносилось мимо «Тороса», казавшееся страшным, страшным именно потому, что оно было абсолютно невидимым. На короткий миг отчетливо были слышны частые удары лопастей пароходного винта об воду, потом вновь стук нашего мотора заглушил все прочие звуки.

— А ведь наверняка иностранный «купец» — слышали, как винтом хлопает по воде, пустой идет за лесом в Архангельск. Ну да разошлись, и ладно, ибо все хорошо, что хорошо кончается, сказал какой-то весьма неглупый человек. На руле! На старый курс!

«Торос» снова осторожно начал двигаться вперед.

— Эх, чорт, хоть бы один маячок открылся, определиться бы давно пора — ведь пока шли Горлом, да еще на малом ходу, мало ли куда нас снести могло. Боюсь я за наше счисление, — сокрушался в штурманской рубке Сергей Федорович.

В самом деле, положение наше было не из завидных. В тумане корабль, не имеющий, как наш «Торос», радиопеленгатора, может вести счисление своего пути только по показаниям двух приборов: компаса, дающего направление курса, и лага, показывающего скорость перемещения корабля относительно воды. Если даже оба эти прибора работают совершенно исправно и поправки к их показаниям хорошо известны штурманам, то и в этом случае действительное местоположение корабля может значительно разниться от его счислимого места на карте. Морские течения и ветер перемещают судно так, что действие первых не может зафиксировать лаг, так как он сам переносится вместе с кораблем и окружающей их водой, а изменение движения судна из-за ветра не отмечается компасом, так как положение диаметральной плоскости судна остается неизменным и лишь само оно приобретает побочное боковое движение. Предполагать, что мы имели снос из-за ветра, не было основания, так как все время стояла почти штилевая погода, но течения могли подвести нас очень основательно. Горло Белого моря является единственным проходом, в который устремляется океанская приливная волна, идущая в Белое море. Естественно, что в этом проливе создаются периодически меняющиеся на 180° приливно-отливные течения, достигающие весьма значительной скорости. Эти течения могли значительно изменить скорость хода корабля, на что лаг, конечно, никак не реагировал.

Вот эти невеселые соображения и заставили нашего старшего штурмана Сергея Федоровича призадуматься над картой, прикидывая различные варианты местонахождения «Тороса» и могущие произойти от этого последствия при движении его по настоящему курсу.

31 августа туман сжалился, наконец, над нашими штурманами. Когда «Торос» по счислению проходил маяк на северном берегу острова Колгуева, горизонт с южной стороны заметно посветлел, и сквозь редеющий туман стал обрисовываться отдаленный берег. Мотор заработал полным числом оборотов, пенистый бурун весело зашумел перед форштевнем корабля, увеличившего свой ход к Новой Земле. Из кают на палубу высыпали почти все их обитатели. Только двое суток мы не видели земли, но как-то уже соскучились по ней и с жадностью старались рассмотреть еще не совсем ясные контуры незнакомого берега. Безрадостным представился нам остров Колгуев. Похоже было, что в море кто-то бросил огромную каменную плиту; края ее постепенно источили морские волны и летние ручьи, ветры несколько сгладили острые ребра прибрежных скал, и высится эта ровная пустыня над вечно хмурым морем, как мрачная гробовая доска. На северном выступе острова, подчеркивая его безлюдность, одиноко стояло здание маяка с башней. Какими должны быть выдержанными те люди, кому поручено обслуживание этого маяка! Бескрайняя голая тундра с юга и мрачное, большей частью покрытое туманом море с севера — вот все, что видят эти люди изо дня в день в течение круглого года. Метеорологические наблюдения показали, что ясных дней на Колгуеве бывает в год не более одиннадцати. Свист и вой ветра и грохот атакующих берег свинцовых волн Баренцова моря — единственные звуки, которыми природа наделила этот уголок вселенной, если не считать гомона периодически посещающих остров перелетных птиц.