Генри Хаггард - Она

Как я уже писал, когда Айша стояла на каменной шпоре, готовясь перейти через пропасть, ветер сорвал с ее плеч мантию и швырнул в темную бездну, неведомо куда. Так вот, случилось такое странное происшествие, что мне даже не хочется о нем рассказывать. Пока мы лежали на плите, из темной пустоты, как весть от покойницы, выплыла эта самая мантия и упала на Лео, прикрыв его с ног до головы. Мы не сразу поняли, что это такое, но когда наконец поняли, попробовав на ощупь, бедный Лео впервые дал волю своим чувствам: он громко зарыдал. Скорее всего этот плащ висел, зацепившись за какой-нибудь острый выступ или верхушку, и оттуда его снес порыв изменившегося ветра, и все же это было очень странное и трогательное происшествие.

Вскоре после этого, совершенно для нас неожиданно, без каких-либо предвестий, тьму расколол багровый клинок света: он озарил и каменную плиту, где мы находились, и каменную шпору.

— Ну, — сказал Лео, — теперь или никогда!

Мы встали, разминая затекшие члены, и посмотрели на завихрения облачков в головокружительной бездне под нами: закатный луч окрасил их в цвет крови, затем на пустое пространство между качающейся плитой и дрожащим выступом; и в полном отчаянии приготовились к смерти. При всем напряжении сил перепрыгнуть через зияющий провал было немыслимо.

— Кто первый? — спросил я.

— Вы, старина, — ответил Лео. — Я сяду на другом конце плиты для равновесия. Разбегитесь как следует и прыгайте: и да смилуется над вами Господь!

Я кивнул в знак согласия, а затем сделал то, чего никогда не делал с тех времен, когда Лео был еще мальчиком. Я повернулся, обнял его рукой и поцеловал в лоб. Возможно, мой поступок носил на себе отпечаток французской сентиментальности, но я как бы в последний раз прощался с человеком, которого не мог бы любить больше, даже если бы он был моим родным сыном.

— Прощай, мой мальчик, — сказал я. — Надеюсь, мы встретимся снова, где бы ни оказались.

Я был уверен, что жить мне остается не более двух минут.

Потом я отошел в дальний конец плиты, подождал, пока один из порывов быстро меняющегося ветра дунет мне в спину и, вручив себя божьей воле, разбежался по всей плите — ее длина составляла тридцать три — тридцать четыре фута и в безумном полете взмыл в воздух. С каким болезненным страхом приземлился я на самый мысок каменной шпоры и какое ужасающее отчаяние охватило меня, когда я понял, что недопрыгнул! Только мои руки и туловище достигли цели, ноги же болтались в воздухе. С пронзительным воплем я попробовал ухватиться за что-нибудь, но одна рука соскользнула; продолжая держаться другой рукой, я повернулся лицом к плите, откуда я прыгнул. Затем протянул левую руку, и на этот раз мне удалось ухватиться за какую-то каменную шишку, и я повис в необыкновенно ярком багровом свете над тысячами футов пустоты. Мои руки держались за нижнюю часть каменной шпоры, а ее острие упиралось мне в голову. Следовательно, даже если бы у меня хватило сил, я не мог бы на нее взобраться. В лучшем случае я провисел бы еще минуту и свалился в бездонное ущелье. Не знаю, может ли быть более безвыходное положение. Знаю только, что муки, которые я испытал за эти полминуты, едва не лишили меня рассудка.

Я услышал крик Лео и увидел его летящим по воздуху, словно серна. Ужас и отчаяние придали ему сил, и он великолепным прыжком преодолел ужасный зияющий провал; приземлился он на оконечности каменной шпоры и тут же упал ничком, чтобы его не снесло в пропасть. Каменная шпора надо мной содрогнулась под его тяжестью, и так велика была сила толчка при его прыжке, что впервые за все эти века плита потеряла равновесие и с ужасающим грохотом рухнула прямо в пещеру, обитель философа Нута, завалив, как я уверен, навсегда проход, который вел к Источнику Жизни, ведь в этой плите было много сотен тонн веса.

Все это произошло буквально за одно мгновение, но как ни удивительно, несмотря на весь ужас своего положения, я бессознательно успел все это заметить. Даже успел подумать, что ни одно человеческое существо не сможет отныне пройти этой опасной тропой.

В следующий миг Лео ухватил мою правую кисть обеими руками. Для этого ему пришлось распластаться на самой оконечности каменной шпоры.

— Вы должны отпустить обе руки, — сказал он спокойным волевым голосом. — И я постараюсь втащить вас наверх, или же мы оба упадем. Вы готовы?

Вместо ответа я отпустил одну за другой обе руки и повис под каменной шпорой, всей своей тяжестью оттягивая руки Лео. Момент был ужасный. Я знал, что Лео очень силен, но не знал, хватит ли его силы, чтобы поднять меня так, чтобы я смог уцепиться за верхнюю часть скалы, тем более что у него не было надежной точки опоры.

Несколько секунд я беспомощно болтался в пустоте, в то время как Лео собирался с силами, затем я услышал хруст его мышц и почувствовал, что меня поднимают, как если бы я был малым дитятей; наконец я уцепился рукой за верхнюю поверхность скалы и лег на нее грудью. Остальное было уже просто: через две-три секунды мы, тяжело дыша, лежали рядом; оба мы дрожали, как листья, оба были в холодном поту от перенесенных ужасов.

Затем свет погас, как будто вдруг задули лампаду.

Около получаса мы продолжали лежать, не говоря ни слова, а когда наконец отдышались, с величайшей осторожностью, ибо тьма была непроглядная, поползли вдоль каменной шпоры. Пока мы медленно приближались к отвесному склону, куда она прикреплялась наподобие вбитого в стену костыля, стало чуть-чуть светлее, ибо над головой у нас было ночное небо. Порывы ветра немного утихли, мы поползли быстрее и наконец достигли устья первой пещеры или тоннеля. Здесь нас ожидали новые трудности. У нас не было светильников, не осталось ни капли воды, чтобы утолить жажду — в последний раз мы напились в пещере Нута. Как же мы сможем пробраться через каменистый, весь в валунах, тоннель?

Ясно было, что у нас нет другого выхода, кроме как довериться своему чутью и проделать весь путь в полной темноте; поэтому, опасаясь, что окончательно утратим силы, ляжем и умрем прямо там, мы тотчас же углубились в проход.

Тяжелое это было дело, невероятно тяжелое! Везде валялись обломки скал, валуны, мы часто падали, разбиваясь в кровь. Единственным ориентиром нам служила стена пещеры, вдоль которой мы двигались на ощупь; мы были в таком смятении, что несколько раз у нас появлялось ужасное подозрение, будто мы заблудились, сбились с правильной дороги. И все же мы медленно, очень медленно продолжали брести вперед, час за часом, останавливаясь через каждые несколько минут, чтобы отдохнуть, ибо мы были в крайнем изнеможении. Однажды мы даже уснули и проспали несколько часов, ноги и руки у нас затекли, кровь от ран и царапин спеклась в сухую, твердую корочку. Проснувшись, мы вновь потащились вперед и были уже в почти полном отчаянии, когда увидели наконец дневной свет и вышли из тоннеля с внешней стороны утеса.