Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)

— За этим тебя послал Рогожкин?

— Хотя Аверьяныч — мужик гнутый, однако ж наш — россейский. Ему, что колымская землица, что рязанская али вятская — едина. Нам тут жить. Вот и хотел Пётр Аверьянович от тебя беду отвести. Не вышло. Ротмистр выкуп потребовал. Отдай ему свои заначки, Аким. Мы знаем, что золото ты в карманах не носишь.

— А ты знаешь, Коноплёв, ротмистр-то порядочнее вас. Он мне сначала все мои «заначки» показал на хорошей карте, а потом пообещал расстрелять. Возьмёте у Альтмана карту — будете шибко богатыми.

— Истинный господь? — выпучился Коноплёв, точно не веря ушам своим. — И где же она — эта карта у него засунута?

— Это у ротмистра спросите, — раздражаясь, посоветовал Аким. — Кстати, попросите его, чтоб самородок в несколько фунтов показал. Любопытный «камушек»…

— Ну и шельмец ты, Аким, — ухмыльнулся Коноплёв, — Аверьянычу сейчас скажу: ой как зальётся радостью!

— Ему грех на душу взять, что в бане плюнуть, — мрачно сказал Аким, презрительно смерив Коноплёва, и тяжело двинулся к яранге.

Звёздное небо лунной россыпью разлилось над снежной пустыней. Под тяжестью ледяного панциря потрескивала река, ухая у берегов оседающими провалами. Неожиданно всё замирало, погружаясь в остеклянелую тайну ночи.

Из смрадной яранги Аким вышел наружу. Он стоял в теневой вычерченной полнолунием полосе и не ощущал холода. Его обуревали мысли о сыне, Мотроне… о ворвавшейся в их жизнь неразберихе, переполошившей непонятным многим тундровикам словом «революция». Он пытался осмыслить происходящее. Однако не находил выхода. Красноармейцы, белогвардейцы — одни против других… Зачем и кому нужно это, если страдают люди? То раздражение, вспыхнувшее в минуту встречи с Альтманом, отступило. Акиму казалось теперь, что ротмистр, случайная жертва чудовищной авантюры. Его чопорность, гонор — воображение величия. Такой человек не мог казнить Миткея. Это дело было рук Оглоблина. Подтверждение тому — карта и самородок. Если только этой ночью Рогожкин и Коноплёв не выкрадут ротмистра с картой, то Ермила с ним разделается потом… Аким было собрался предупредить Альтмана, но изба ещё гудела разноголосьем… Хлопнула скрипучая дверь в сенях. Аким не определил, кто спустился с крыльца.

— Кеша! — донёсся голос.

— Ганя? — отозвался из яранги Иннокентий.

Аким затаился у входа в чоттагин — холодную часть яранги.

— Атаман Антипов по Еломенке шастал, — докладывал Ганя ламуту Иннокентию. — У Кости Лаптандера оленей забрали, рыбу, а самого притащили в местечко Озерное. Собрали людей. Антипов объявил Костю активистом и приказал своим людям бить палками. Тундровики боятся этого атамана. На Хариусной протоке отрядники осквернили жену и дочь Степана Слепцова. В гневе Степан из карабина застрелил насильников Федьку Ложко и Тихона Яркина. Антиповщы всю семью Степана сожгли вместе с домом.

— Где сейчас Степан? — спросил Иннокентий.

— Ушёл на Индигирку, — ответил Ганя.

— Зачем исправник с урядником приходили?

— Пакет Иосифу Михайловичу привезли от его брата Георгия Альтмана.

— Кто такой Георгий?

— Полковник.

— А как Иосиф?

— Больше молчит, мёрзнет, а по ночам не спит — плачет. Ермилу Оглоблина боится.

— О чём разговор был с Рогожкиным?

— Рогожкин и Коноплёв заявили Альтману, что отказываются служить самозваному правителю. Антипов подскочил к Рогожкину и дулом нагана ему в рожу. А Рогожкин тихо так ему прошипел, что, мол, перед дураком шапки не ломают. Обиделся атаман. Он в Америку собирается.

— Значит, за океан торопится? — как бы уточнил Иннокентий и рассудил: — За всех замученных, поруганных от него поведём счёт…

— Ты сказал, что уходим! — испуганно прошептал Ганя.

— Мы на своей, земле, Ганя, и нам некуда уходить, — твёрдо решил Иннокентий. — Как только все уснут, разрежешь пороховые мешки — они под лавкой в передней. Бутыль с огненной водой поставишь в сенцах — у входной двери. Прихвати пару винчестеров.

— Никак палить будем? — насторожился Ганя.

— Посмотрим, — ответил Иннокентий.

— А что Аким скажет?

— Опоганенная изба не для благородных людей. Злой Дух Келе раскрыл огненную пасть и роняет от нетерпения и жадности огненные слюни на землю. Взгляни на небо! — Иннокентий распахнул шкуру, прикрывающую чоттагин, и поднял руки к небу, полыхающему северным сиянием. — Юкагиры зажгли костры, чтобы Духи воочию увидели, что мы приносим им на жертвенный стол…

Аким вернулся в ярангу. Его колотил нервный озноб. Он подбросил в очаг сухого тальника. Ветки с лёгким треском вспыхнули, бросили жаром. Он подбросил ещё. Положил поверх рубленые сухие чурбачки, подвинул на середину чан с остывшей заваркой чая. Стало теплее, уютнее… Старый Иннокентий завозился на своём месте, как потревоженный в гнезде над пропастью орёл, рука, точно могучее крыло, приподнялась и потянулась к огню. Он легонько ваял ярко пламенеющую веточку и поднёс к трубке. Прикурил. Глубоким вздохом раскурил табак, сладко затянулся. Прокашлялся.

— Ты принимаешь наше решение? — спросил он Акима. — У нас нет выбора действий. Вместе с «юкагирскими кострами» должен погаснуть наш.

— Ваш суд справедлив, — не сразу ответил Аким, — однако согласиться не могу. Хотя, мы уже опоздали… Слышите?

В яранге воцарилась тревожная тишина. Снаружи послышалось мягкое поскрипывание полозьев нарт. Затявкали собаки. И опять всё стихло. Вместе с Ганей Аким вышел. Ганя юркнул в избу, а следом за ним подошли к крыльцу двое. Аким узнал их. Коноплёв впереди, за ним Рогожкин обошли вокруг дома, проверили запоры на ставнях. Убедившись, что изба погрузилась в глубокий сон, вошли.

Ни Аким, ни старый Иннокентий, ни сопровождающие его двое ламутов, притаившиеся у яранги за частоколом, не заметили, как среди них появился с двумя карабинами в руках Ганя. Он передал ламутам оружие, запустил руку под кухлянку и вытащил икону. Сунул её в руки Акима.

— Чуть было не напоролся, — перевёл дух Ганя. — Притащились. Чего Рогожкину надо?

— Погоди, увидим, — остановил его Аким. — Ты упряжки подготовил?

— В надёжном месте.

Из дома вышел Рогожкин. За ним — Альтман, завёрнутый в просторную малицу. Последним спустился с крыльца Коноплёв с карабином на изготовке.

— Куда они повели его? — взволнованно зашептал Ганя на ухо Акиму. — Расстреливать?!

— Не думаю, — спокойно отозвался Аким.

— Тогда зачем?!

— Он им нужен: Альтман — человек грамотный. Усёк?

— Ага… — только и произнёс Ганя.

Все трое мягко проскрипели по двору. Заскулили собаки рогожкинской упряжки. Послышались негромкие голоса — ругань. От ворот Коноплёв вернулся к дому. Обошёл вокруг. Ничего не заподозрив, обратил внимание на плотно закрытые ставни. Завозился в сенях, вынес куль и от порога потащил его волоком через двор, оставляя на снегу тёмную дорожку. От ворот опять вернулся к дому. Куль с остатком содержимого бросил в сени… Подпёр входную дверь колом. Подошёл к частоколу. Притаившихся за ярангой не заметил. Опростался. Скверно выругался и, задержавшись у ворот, высек искру…