Жюль Верн - Михаил Строгов

Что же такое — подорожная? Всего лишь разрешение брать почтовых лошадей; однако и этим разрешением Строгов мог пользоваться лишь тогда, когда не опасался вызвать подозрение насчет своего настоящего дела, то есть — пока оставался в Европейской России.

Но это означало, что в Сибири, когда ему придется проезжать мятежные провинции, он не сможет ни по-хозяйски распоряжаться на почтовых станциях, ни требовать себе самых лучших лошадей, ни реквизировать для личного пользования необходимые средства передвижения. Михаилу Строгову нельзя будет забывать, что он уже не гонец, но простой купец, Николай Корпанов, направляющийся из Москвы в Иркутск, и в этом качестве подвержен всем случайностям обычной поездки.

Проехать незамеченным — более или менее быстро, но проехать, — такой ему представлялась теперь его задача.

Тридцать лет назад сопровождение знатного путешественника включало не менее двух сотен конных казаков, такое же число пехотинцев, двадцать пять конников-башкир, триста верблюдов, четыреста лошадей, двадцать пять повозок, две переносные лодки и две пушки. Для путешествия по Сибири такое снаряжение считалось совершенной необходимостью.

А у него, Михаила Строгова, не будет ни пушек, ни конников, ни пехотинцев, ни вьючных животных. Если повезет, он поедет в повозке или верхом, если нет — придется добираться пешком.

Одолеть первые четырнадцать сотен верст (1493 километра), то есть расстояние между Москвой и русской границей, не представляло трудности. Железная дорога, почтовые экипажи, пароходы, лошади на перегонах были к услугам всех, а стало быть, и царского гонца.

Так вот, в то же утро шестнадцатого июля, сменив военную форму на обычную русскую одежду — суженный в поясе кафтан, стянутый традиционным мужицким кушаком, широкие штаны и подвязанные под коленками сапоги, Михаил Строгов отправился на вокзал, чтобы выехать первым же поездом. Оружия на нем не было, во всяком случае, оно не бросалось в глаза; однако под поясом был спрятан револьвер, а в кармане — один из тех широких кинжалов, похожих сразу и на нож, и на ятаган, каким сибирский охотник ловко вспарывает брюхо медведя, не портя его ценного меха.

Толпа на московском вокзале собралась огромная. Вообще, вокзалы российских железных дорог — это места оживленных сборищ, причем зевак, глазеющих на отъезжающих, по меньшей мере столько же, сколько и самих отъезжающих. Словно бы действует малая биржа новостей.

Поезд, на который Михаил Строгов взял билет, должен был довезти его до Нижнего Новгорода. Именно там кончалась тогда железная дорога, которая связывала Москву с Санкт-Петербургом, и оттуда ее предполагалось дотянуть до самой границы России. Перегон Москва — Нижний Новгород равнялся приблизительно четыремстам верстам (426 километрам), и поезд успевал пройти их часов за двенадцать. А чтобы от Нижнего Новгорода поскорее добраться до Уральского хребта, Михаил Строгов мог в зависимости от обстоятельств либо двигаться по суше, либо плыть пароходом по Волге.

Итак, Михаил Строгов сидел, вытянувшись в своем углу, словно добропорядочный обыватель, не слишком озабоченный делами и более всего желающий убить время, забывшись сном.

Однако, оказавшись в купе не один, дремал он лишь вполглаза, зато слушал в оба уха.

Действительно, слухи о восстании киргизских орд и татарском нашествии просочились уже и сюда. Пассажиры, его случайные спутники, обсуждали эту новость, хотя и не без предосторожностей.

Как и большинство пассажиров поезда, это были торговцы, направлявшиеся на знаменитую Нижегородскую ярмарку. Публика пестрая — евреи, турки, казаки, русские, грузины, калмыки и другие, однако почти все они говорили на государственном, русском, языке.

Обсуждались в первую очередь все «за» и «против» касательно тех событий, что происходили теперь по ту сторону Урала, и собеседники, по всей видимости, опасались, как бы русскому правительству не пришлось пойти на введение таких ограничительных мер — особенно в приграничных провинциях, которые пагубно сказались бы на торговле.

Сразу поясним — эти эгоисты рассматривали войну, то есть подавление бунта и борьбу с нашествием, лишь с точки зрения своих, подвергшихся опасности, интересов. Окажись среди них хотя бы один простой солдат в мундире — известно, какая важность придается мундиру в России, — торговцы тут же прикусили бы языки. Однако в том купе, где сидел Михаил Строгов, присутствия военных подозревать не приходилось: царский гонец, обреченный на инкогнито, не собирался себя выдавать.

Он слушал.

— Говорят, что цены на чай, ввозимый караванными путями, идут вверх, — говорил один перс, которого можно было узнать по его астраханскому, подбитому мехом островерхому колпаку и вытершемуся коричневому, в широких складках, халату.

— О, чаю падение цен не грозит, — отвечал старичок-еврей с насупленным лицом. — Те сорта чая, что продаются на нижегородском рынке, легко ввозить и через Запад, чего, к сожалению, не скажешь про бухарские ковры!

— Как! Вы ожидаете завоза из Бухары? — спросил его перс.

— Нет, но возможен завоз из Самарканда, и за него тем более приходится опасаться! Вот и делай теперь ставку на вывоз из стран, что восстали по ханскому приказу, — от Хивы до китайской границы!

— Что ж, — рассудил перс, — если ковры не дойдут, то переводные векселя небось тем паче!

— А прибыль, Боже Израильский! — воскликнул маленький еврей. — Это для вас пустяк?

— Вы правы, — вмешался еще один из пассажиров, — есть опасность, что с товарами из Центральной Азии на ярмарке будет туго, будь то самаркандские ковры или восточные сладости, шерсть и шали.

— Э, поосторожней, батенька! — насмешливо произнес сосед-русский. — Если вы смешаете ваши шали со сладостями, они могут безнадежно задубеть!

— Нашли, чему смеяться! — кисло возразил торговец, не находивший в подобных шутках никакого удовольствия.

— Эва! — ответил русский. — А если рвать на себе волосы и посыпать главу пеплом, — разве от этого ход событий изменится? Да нисколько! Как и движение товаров!

— Сразу видно, что вы не торговец! — отметал маленький еврей.

— Разумеется, нет, о достойный потомок Авраама! [34] Я не торгую ни медом, ни воском, ни льном, ни пенькой, ни шерстью, ни икрой, ни пушниной, ни солониной, ни лесом, ни рубином, ни модным сафьяном, ни семенем конопляным, ни породой собачьей, ни пухом гагачьим!…

— Но ведь покупаете же? — спросил перс, прервав длинный перечень.

— Самую малость, и только для собственного употребления, — ответил тот, подмигнув одним глазом.