Владимир Обручев - В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя)

Видел я здесь и усердных богомольцев, которые от храма к храму ползут на коленях или даже становятся на колени, ложатся на землю во весь рост, поднимаются на колени, встают и опять повторяют тот же поклон и так без конца целый день, пока не обойдут весь храм или квартал или всю Лхасу, смотря по обету. Видел таких и думал, что они какие-нибудь тяжёлые грехи замаливают. Таких богомольцев в растяжку на земле можно видеть здесь каждый день. Под колени и под ладони иные подкладывают тряпки, дощечку, подушку, чтобы не растереть их о землю.

Потом поклонение разным святыням всякими способами: проще всего прикладывание своего лба к правому или левому колену статуи Будды или какого-либо святого, причём шёпотом высказываются пожелания, просьба о чем-нибудь — исцелении, ребёнке, награде и пр. Прикладыванье лба к высокой фигуре с лестницы, которую нужно приставить и за это пожертвовать ламе какую-нибудь монету; или прикладыванье с наливанием масла в лампаду, в светильник, также ещё с мздой и другие в разных видах.

Или ещё уловка. Есть священная фигура, у которой из поднятого пальца каплями выступает вода, которая считается священной; её замешивают с мукой и делают красные пилюли, которые продают как средство от разных болезней. А вода выступает потому, что голова фигуры пустотелая и от неё идёт к пальцу трубочка; в голову наливают воду время от времени.

Статуям разных богов паломники жертвуют маленькие фигурки, которые ламы сами лепят из глины или выдавливают в формах, обжигают и продают. Это самый безобидный способ выручки денег — богомолец уносит что-нибудь на память, тогда как всякие сборы за поклонение, на масло, свечи и другие потребности храмов не дают ему ничего, кроме воспоминаний. А ещё хуже всякие прорицатели, которые пристроились ко всем храмам, мужчины и женщины; они обирают паломников, предсказывают им за мзду всякие блага в будущем или дают советы на разные случаи жизни.

Ну, словом, дорогой Фома, насмотрелся я на нравы и обычаи священного города и начинаю думать, что вся эта буддийская религия — сплошной обман для наживы одних людей за счёт труда других, за счёт их веры в богов, в прорицателей, в молитвы и пожертвования невидимым силам.

Ты знаешь, что у монголов кладбищ нет; тела умерших выносят в степь на растерзание хищным птицам и зверям и только тела гэгенов, князей и богатых людей хоронят в субурганах. А здесь в Лхасе и простых монахов не хоронят; их выносят особые могильщики из простых людей в определённое место за городом, называемое дуртод, где тело режут на части, мясо отдают грифам, а кости дробят и бросают ягнятникам. При этом сжигают воскурения и это привлекает птиц; завидев, дым, поднимающийся на определённом месте, они слетаются издалека и начинают своё пиршество. И то правда, здесь монахов так много, что если бы их хоронили, — все окрестности Лхасы были бы заняты могилами монахов. А так, монах умер и исчез, мясо съели грифы и улетели, а кости разбросаны по окрестностям, на них не написано, кому они принадлежали при жизни.

Обошёл я уже все улицы Лхасы и нашёл, что красивых зданий совсем нет, все одинаковые, без статуй, карнизов и украшений, нижние этажи без окон, верхние с одинаковыми небольшими в один или два яруса, крыши плоские, все здания плохо побелены известью. Только большие лестницы, идущие из нижней части города к верхней, немного нарушают однообразие, если смотреть на город с южной стороны, от берегов реки Уйчу».

Пятое и последнее письмо заставило себя долго ждать; консул получил его опять из Урги через консульство, куда его доставили паломники, вернувшиеся из Лхасы. Оно меня обрадовало.

«Дорогой Фома! Могу тебе сообщить хорошую весть, мой сын нашёлся, и мы собираемся ехать домой.

Нашёл я его случайно. Узнал я, что за городом есть холм с пещерами, в которых сидят самые набожные отшельники; они замурованы в маленьких кельях, вырубленных на склоне в каменной мягкой породе, и им только раз в сутки подают воду и хлеб через отверстие в стене. Они остаются там до самой смерти и даже дольше, потому что их не освобождают, пока они не умрут в заточении; им только перестают приносить хлеб и воду, если они несколько дней окажутся нетронутыми. И вот я узнал, что будет большой праздник — замуровывание нового отшельника, согласившегося закончить свою жизнь в заточении; его будут сопровождать в эту могилу даже хамбо-лама и много лам и мирян.

В назначенный день я пошёл к этим пещерам и влез на уступ холма перед ними, с которого видна была дорога из Лхасы к ним. Скоро появилась по дороге из города большая процессия. Впереди бежали мальчики, которые усыпали дорогу лепестками белых цветов. За ними шли по три в ряд тридцать лам с длинными трубами, в которые они трубили. Затем ещё десятка два с курениями в чашах, все в своих жёлтых одеяниях и острых колпаках; далее верховный лама с колокольчиком и чашей под зелёным покрывалом, а за ним новый отшельник в белой одежде, которого вели двое лам под руки. За ними шли ещё ламы с чётками и курениями и толпа паломников и любопытных. Процессия двигалась торжественно и медленно, с песнопениями. Когда она проходила мимо меня, я увидел, что этот новый отшельник — мой сын Омолон; он шёл, как бы тащился, ведомый ламами. Я узнал его, когда он был ещё шагах в пяти от меня; охваченный ужасом и жалостью я не удержался и, в промежутке между звуками труб, крикнул громко его имя. Он вздрогнул, поднял голову в мою сторону; возле меня стояло на холме ещё несколько человек. Но трубы заревели ещё громче, и процессия прошла дальше. Я, конечно, присоединился к ней. На одном из холмов была узкая и низкая дверь, в которую с трудом мог протиснуться человек. Ламы поднялись на холм, окружив отшельника, загремели трубы, и его под руки ввели в отверстие и затем при продолжавшейся музыке и громком пении молитв несколько лам стали замуровывать отверстие приготовленными кирпичами, поливаемыми раствором извести. Я протиснулся ближе и разглядел всё это. Рядом с входом внизу было отверстие, в которое можно было просунуть руку с глиняной кружкой. Через него отшельника, очевидно, снабжали пищей и водой.

Когда вход был замурован, к малому отверстию подошёл верховный лама и нараспев прочитал длинную тибетскую молитву, очевидно, напутствие отшельнику в его святом уединении, в котором он должен размышлять о грехах мира и сладости отречения от жизненных горестей. Потом ещё раз заревели трубы, и процессия под звуки труб двинулась медленно назад; но кое-какие любопытные остались, и некоторые захотели беседовать с отшельником. Но он начал петь молитву «ом-мани-пад-ме-хум» и не отвечал на вопросы. Любопытные немного постояли и ушли.