Гэри Дженнингс - Ацтек. Гроза надвигается

И вот тут я по-настоящему испугался, вспомнив, что перед самым зачатием моя жена провела немало времени в обществе Женщины-Пары, а хорошо известно, что многие дети рождаются с уродствами или дефектами, когда их матери во время беременности смотрят на что-то подобное. Мало того, Цьянья, подсчитывая сроки, говорила приблизительно о конце этого года или о начале следующего, то есть роды запросто могли выпасть на злосчастные «скрытые дни». А ведь рождение в один из этих пяти безымянных, не обозначенных ни в одном календаре дней считалось самым дурным предзнаменованием, какое только можно представить. Настолько дурным, что родителей поощряли если не к детоубийству, то к скверному уходу за младенцем, который мог повлечь за собой смерть так и так обреченного на несчастья малютки. Я не был настолько суеверен, чтобы совершить нечто подобное, но мысль о том, что мое дитя может оказаться уродом или чудовищем...

Я курил покуитль и пил октли вплоть до появления Бирюзы, которая, увидев, в каком хозяин состоянии, пристыдила меня и кликнула Звездного Певца, чтобы тот помог уложить меня в постель.

– Похоже, мне предстоит превратиться в немощную развалину задолго до срока, – сказал я Цьянье на следующее утро. – Интересно, неужели все будущие отцы так же сходят с ума от беспокойства?

– Думаю, – с улыбкой ответила она, – таких отцов все же меньше, чем матерей. Но будущая мать знает, что от нее уже ничего не зависит, так что женщине остается только ждать.

– Так ведь и мне тоже не остается ничего другого, – вздохнул я. – Разве что полностью посвятить себя уходу за тобой, заботе о твоем здоровье и безопасности...

– Но в таком случае я первая превращусь в развалину! – воскликнула Цьянья совершенно серьезно. – Пожалуйста, дорогой, найди себе какое-нибудь другое занятие.

Уязвленный и озадаченный, я поплелся принимать утреннюю ванну, а когда, умывшись, спустился вниз, мне неожиданно представилась возможность отвлечься от своих забот, ибо я увидел Коцатля.

– Аййо, и как ты только проведал? – воскликнул я. – Вот уж не ждал, что ты явишься с визитом так скоро.

Мое приветствие, видимо, повергло друга в недоумение.

– Ты о чем? Вообще-то я пришел, чтобы...

– О том, что мы ждем ребенка, о чем же еще!

Его лицо слегка омрачилось, но потом он ответил:

– Я рад, Микстли, и за тебя, и за Цьянью. Да даруют вам боги славное дитя. Но надо же, какое совпадение... я даже малость опешил. Я ведь зачем к тебе пришел: хочу жениться и прошу твоего разрешения.

– Надо же! Вот это новость, ничуть не хуже моей! Подумать только, мальчик Коцатль вырос и уже собрался жениться. Как незаметно летят годы! Но что ты имеешь в виду, когда говоришь о моем разрешении? Ты сам себе хозяин.

– Я-то хозяин, а вот невеста моя нет. Она рабыня.

– Ну и что? – Я так ничего и не понимал. – Выкупи ее, и дело с концом. Уж конечно, у тебя достаточно средств, чтобы купить свободу одной рабыне.

– Так-то оно так, да вот согласится ли хозяин? Я хочу жениться на рабыне Кекелмики, и она тоже хочет выйти за меня замуж.

– Что? Не может быть!

– Почему? Видишь ли, увидев ее в твоем доме, я стал частенько наведываться сюда, чтобы повидаться с ней, а если повезет, то улучить момент и побыть вдвоем. Большая часть нашего романа разворачивалась на твоей кухне.

Я был поражен.

– Смешинка! Наша маленькая служанка! Но она же совсем еще девочка.

– Микстли, – мягко укорил меня друг, – она была девочкой, когда ты ее купил. Сам ведь только что сказал, что годы летят незаметно.

«А ведь он прав, – подумалось мне. – Смешинка всего на пару лет моложе Коцатля, а ему, хоть я и привык считать своего друга совсем юным, уже исполнилось двадцать два».

– Считай, что мое разрешение, вкупе с наилучшими пожеланиями, ты уже получил, – сказал я. – Но никаких покупок: это будет первым моим свадебным подарком. И не возражай, слышать ничего не желаю! Если бы не твои уроки, Смешинка никогда не могла бы рассчитывать на такую партию. Вспомни, как она вечно по-дурацки хихикала, когда только появилась в нашем доме. Ты сделал из нее благовоспитанную девицу, так что она по праву твоя.

– Тогда я благодарю тебя, Микстли, и от своего, и от ее имени. – Он замялся. – И вот еще что... я, конечно, рассказал ей о себе. О своей ране. И Смешинка понимает, что мы в отличие от вас с Цьяньей никогда не сможем иметь детей.

И тут до меня дошло, почему слова, которыми я встретил друга, на миг омрачили его лицо. Получилось, что я, разумеется невольно, без дурного умысла, выказал бессердечие. Однако, прежде чем я попытался извиниться, Коцатль продолжил:

– Кекелмики клянется, что любит меня таким, какой я есть. Однако я не уверен в том, что она до конца осознает всю меру моей неполноценности. Наши ласки на кухне никогда не доходили до точки...

Тут мой друг окончательно смутился, и я решил помочь ему.

– Ты хочешь сказать, что пока еще не...

– Смешинка еще даже ни разу не видела меня без одежды, – выпалил он. – И она девственница, не имеющая настоящего представления об отношениях между мужчиной и женщиной.

– Ну, пусть тогда Цьянья сядет и поговорит с ней как женщина с женщиной обо всем, что касается супружества. В том числе и об интимной стороне брака.

– Я был бы очень ей благодарен, – сказал Коцатль. – Но мне хотелось бы, чтобы после этого с ней поговорил и ты, Микстли. Ты знаешь меня дольше и лучше, чем Цьянья, так что мог бы более точно объяснить Смешинке, что ждет ее в браке со мной. Как, согласен?

– Конечно. Сделаю все, что от меня зависит. Но скажу заранее: любая девственница терзается сомнениями и опасениями, даже выходя за самого обыкновенного мужчину. И если я скажу ей напрямую, что она может ожидать от брака с тобой... а чего не может... в общем, как бы это не напугало Смешинку еще больше.

– Она любит меня, – сказал Коцатль, и голос его зазвенел. – Она дала мне обещание. Я знаю ее сердце.

– В таком случае, ты просто уникум, – сухо ответил я. – Мало кто из мужчин действительно знает женское сердце. Однако мне кажется, что женщина, особенно юная и неопытная, представляет себе брак в виде моря цветов, поющих птичек и порхающих бабочек, и если я начну говорить со Смешинкой о вопросах плоти, об органах и частях тела, то это, в лучшем случае, станет для нее разочарованием. А в худшем – напугает девушку настолько, что она откажется от брака с тобой. Вряд ли ты тогда будешь мне благодарен.

– Напротив, буду, – возразил мой друг. – Кекелмики заслуживает лучшего, чем испуга и разочарования в первую брачную ночь. Если она решит отказать мне, то пусть уж лучше это будет сейчас. Да, для меня это станет настоящим горем: ведь если добрая и любящая Кекелмики не захочет стать моей женой, то никакая другая женщина не согласится и подавно. В таком случае я запишусь в армию и отправлюсь куда-нибудь на войну, чтобы там сгинуть. Но что бы ни случилось, Микстли, мне и в голову не придет винить в этом тебя. Поэтому еще раз прошу – окажи мне услугу.

Когда Коцатль ушел, я сообщил Цьянье новость и рассказал о его просьбе. Она позвала Смешинку, и девушка явилась с кухни: краснея, дрожа и теребя пальцами кайму блузки. Мы оба обняли ее, поздравив с тем, что она завоевала любовь такого прекрасного молодого человека, после чего Цьянья, по-матерински обхватив девицу за талию, увела ее наверх, тогда как я уединился с бумагой и горшочками с красками.

К тому времени, когда Смешинка снова спустилась вниз, я успел не только составить документ о ее освобождении, но и выкурить покуитль.

Если раньше девушка краснела от смущения, то теперь она рдела, как жаровня, и трепетала еще более заметно. Возможно, волнение добавляло ей привлекательности, но, по правде говоря, я только сейчас заметил, что Смешинка и впрямь хороша собой. Наверное, человеку свойственно не замечать красоты того, к чему он привык, пока на это не обратит внимания кто-нибудь посторонний.

Я вручил девушке бумагу.

– Что это, хозяин? – спросила она.

– Документ, в котором говорится, что ты, Кекелмики, отныне свободная женщина и никого не должна называть хозяином. Постарайся теперь считать меня просто другом. Да, кстати, Коцатль очень просил меня по-дружески поговорить с тобой и разъяснить тебе некоторые стороны брака. – И я с места в карьер, боюсь, что без особой деликатности приступил к делу: – У большинства мужчин, Смешинка, есть орган, который называется тепули...

Она прервала меня, хотя и не поднимая глаз:

– Я знаю, что это такое, господин. Я росла вместе с братьями. А моя госпожа хозяйка сказала, что мужчина вставляет его женщине вот сюда. – Девушка скромно указала на низ живота. – Во всяком случае, если он у него есть. Но Коцатль говорит, что он лишился своего тепули.

– А вместе с тепули лишился и способности сделать тебя матерью, а также доставить себе некоторые удовольствия брака. Но не лишился желания дарить эти удовольствия тебе. Хотя у него нет тепули, чтобы вы могли слиться воедино, но существуют и другие способы совершать акт любви.