Майн Рид - Золотой браслет, вождь индейцев

— Мак Дайармид, будь рассудителен. Изменник не один; подожди удобного случая.

— Не думай, Эван, что гнев затемняет мой рассудок. Я знаю, что сегодня вечером он уезжает из Вест-Пойнта! Я буду сторожить его, хотя бы всю ночь! Смотри!

Группа перед ними повернула с дороги и вошла в сад, расположенный перед красивой виллой. Они приостановились, любуясь сиянием луны.

В то время как Мак Дайармид с товарищем проходили подле решетки сада, один из офицеров говорил:

— Не правда ли, господин Брэнтон, какая великолепная ночь?

— Именно великолепная! — произнес серьезный голос. — Почти так же хороша, как в Неаполе, где я провел последнее лето с моей семьей. Вашей экспедиции на границу будет сопутствовать прекрасная погода, господин полковник, и я несказанно рад, что и мой племянник Корнелиус примет участие в походе. И надолго вы едете?

— А я, право, и сам хорошенько не знаю. Делая топографические съемки на востоке, трудно заранее определить, сколько времени они займут.

— Однако, я вижу, что деятельную службу вы предпочитаете занятиям в экзаменационной комиссии.

— Без сомнения. Знаете ли, идя на границу, нельзя сказать, когда и как оттуда вернешься!.. Там индейцы, которые могут причинить много хлопот, хотя в настоящую минуту они спокойны. Что касается вашего племянника, то, кажется, мне не придется долго наслаждаться его обществом, так как он назначен в форт Ларами, а я назначен комендантом в форт Лукут.

Тут Мак Дайармид и горец миновали решетку сада и уже не могли разобрать доходивших до них голосов.

— Я тебе говорю, Эван, гнев нисколько не затемняет моего рассудка! Теперь я знаю, что могу себе наметить заранее час расправы. Запомни, что я тебе скажу: Корнелиус Ван Дик едет в равнины, в войска под командованием полковника Сент-Ора, — оттуда он не вернется!

Шотландец одобрительно усмехнулся в свою рыжую бороду.

— В добрый час! Вот это речь истинного храбреца! Благородная кровь выдает себя. Это настоящий Мак Дайармид, который во времена первых шотландских королей, содрав с живого врага кожу, повесил ее у дверей своей палатки.

Лицо молодого человека приняло свирепое выражение.

— Участь моего врага будет ничуть не лучше, за это я отвечаю, — сказал он сквозь зубы.

На этот раз Эван ничего не возразил, и они молча направились к пристани, где в это время стоял пароход, готовый сняться с якоря. В такой поздний час пассажиров просто не могло быть, и они оказались на палубе одни. С реки, по которой плыл пароход, виднелись окна военной школы, чудесно освещенные полной луной. Этот вид вывел Мак Дайармида из его мрачной задумчивости. Он вдруг погрозил кулаком зданию и произнес вполголоса:

— Горе вам всем от первого и до последнего. Клянусь, что заставлю вас в свою очередь проклясть тот день, в который вы, прогнав меня, дали мне в руки оружие против себя.

Эван Рой поглядел на него на этот раз с улыбкой сожаления.

— Угрозы еще никому костей не ломали, — сказал он презрительным тоном. — Впивается сильней зубами та собака, которая не лает.

— Ты прав, — сказал на это Мак Дайармид, — и скоро ты увидишь, хорошо ли я сжимаю челюсти, когда вцеплюсь в кого-нибудь.

Сад Костюшки служил в этот вечер местом для прогулки гостям военной школы. Этот сад идет уступами к реке и тянется вдоль поля, где проходят маневры, отделяя его от реки Гудзон. Кусты, осыпанные цветами, мраморный фонтан, каменные скамейки, с которых при лунном свете можно любоваться величественной рекой и темными холмами на другом берегу, представляют восхитительную декорацию.

В то время, как пароход поравнялся с террасой, разговор, совершенно иной, чем разговор Мак Дайармида с Эваном, происходил между подпоручиком Армстронгом и красавицей Жюльетой Брэнтон.

— Вам не жаль покидать Вест-Пойнта? — спрашивала она.

— Бог знает, — отвечал он задумчиво. — Конечно, здесь были у меня приятные часы, но их так мало, — на перечет.

— На перечет? Вы меня удивляете. Мне всегда приходилось слышать, что офицеры с большим удовольствием вспоминают годы, проведенные в школе. Ведь там все счастливы? Ведь это место всеобщего равенства?

Армстронг горько улыбнулся.

— Там равенства менее, чем где-либо. Вест-Пойнт, собственно говоря, та же гимназия, только с более строгим уставом. Превосходство способностей, физической силы, конечно, имеет значение, и это логично; но менее логично то, что общественное положение играет здесь роль, как и повсюду.

Девушка почувствовала, что это тема опасная для разговора. Она поспешила переменить ее.

— Скажите, пожалуйста, — перебила она, — кто был тот мрачный господин, с которым вы раскланялись, выходя с бала? Я никогда не видала более странной фигуры. Он мне напоминает Байроновского Люцифера.

— Это Мак Дайармид, — ответил Армстронг, — честный и очень способный человек. В настоящее время он достоин сожаления, и его несчастье меня сильно огорчает. Это был мой лучший друг в школе; впрочем, его история не может вас интересовать.

— Напротив, я буду очень рада ее узнать. Его необыкновенное лицо носит признаки какого-то дикого гения.

— Оценка довольно верная, особенно когда она сделана после одной встречи. Но тому, кто прожил в школе четыре года с Мак Дайармидом…

— Отчего же он не в мундире?

— Потому что он был исключен из школы как раз накануне экзаменов, из-за гнусного на него доноса… к несчастью, доносчик не открыт. Строгое наказание глубоко возмутило всех нас, его товарищей. Это был один из самых замечательных воспитанников школы.

— Да за что же его исключили?

— Дело вот в чем: его поведение не всегда было безупречно; дисциплина его угнетала. Он часто попадался в легких проступках, и дурные отметки накапливались. И вот в тот вечер, когда прибыла экзаменационная комиссия, он пришел ко мне в комнату, мы беседовали и курили; это было уже после того, как огни были потушены. Это противно правилам, но установилось обычаем, и наши офицеры смотрели на это сквозь пальцы, лишь бы беспорядок не бил в глаза. Какой-то мерзавец выдал нас комиссарам в то время, как они собирались делать обход. Кто учинил эту подлость — не знаю. Должно быть, кто-нибудь чужой школе, так как между воспитанниками не могло быть человека, способного на это. Итак, дверь наша внезапно отворилась, и нас застали курящими. За это каждому из нас поставили дурные отметки. Для меня это ничего не означало, так как у меня был перевес хороших баллов. Для бедного Мак Дайармида дело приняло дурной оборот, у него число хороших баллов равнялось числу дурных, и лишний дурной балл мог его погубить. Он горяч, вспылил, наговорил дерзостей членам комиссии, намекнул на шпионство. Короче говоря, начальство тут же открыло заседание совета и наказало его — исключением из школы. Бедный малый! Вся школа была в отчаянии от этой жестокости, так как, несмотря на неровный характер, Мак Дайармида все любили. Это был настоящий рыцарь и лучший боец между нами. Для меня лично это было истинное горе; я не только удивлялся его способностям, но и выучился у него работать; ему же я обязан не только тем, что я есть и чем могу сделаться, но и жизнью, которую он мне спас, рискуя своей собственной.