Аркадий Фидлер - Маленький Бизон

— К осени, — продолжал вождь группы Окоток, — мы переходим в резервации. Иного пути у нас нет. Дети начинают голодать. Белые люди вторглись в наши охотничьи угодья. А в ваши разве нет?

— Вторглись и в наши.

— Мои люди вернулись сегодня утром с охоты. На расстоянии половины дня пути отсюда они видели множество белых людей. Снова по прерии тянется огромный караван поселенцев.

— Значит, кончились дни нашей охоты и свободы?!

На это восклицание Шествующей Души никто не ответил. Все в полном молчании неподвижно глядели на огонь костра. Костер, верный друг индейцев, свидетель их радостей и забот, не мог поведать, каково наше будущее.

На следующий день мы, повинуясь зову Ниокскатоса, медленно тронулись на север.

Это было печальное путешествие. Вождь Шествующая Душа оказался прав: кончились дни нашей охоты и свободы. Белые поселенцы, как саранча, из месяца в месяц захватывали наши земли. Двигаясь на север, мы пересекали прекрасные родные долины и потоки, но, вместо того чтобы, как прежде, найти там отдых, мы встречали на берегах рек толпы спесивых и самонадеянных колонистов. Люди эти опутали самые плодородные наши земли заграждениями из колючей проволоки и, едва завидев нас, хватались за оружие.

Запальчивая и порывистая наша молодежь рвалась в бой, ей не терпелось начать войну и отомстить. Старые воины с трудом сдерживали молодых, так как были убеждены, что ничто уже не сможет изменить ход событий в прериях, а искать спасения в оружии значило лишь рисковать полным истреблением племени.

Во время похода старшие собирались каждый вечер у костров, обсуждали вопросы войны и мира, свободы и подневольной жизни в резервации. Мы, ребята, забирались на ближайший холм и размышляли о своей судьбе. С наступлением ночи холод давал себя знать, мы усаживались потеснее и грели друг друга своими телами.

— Родители воспитывали нас воинами, учили быть достойными наших предков.. — рассуждали ребята постарше. — Неужели все это впустую? Неужели мы должны стать пленниками белого человека?

Возвратившись с холма, мы спрашивали наших отцов, будет ли война.

— Нет! — с яростью отвечали они. — Будем есть мясо коров!

Осенью канадские власти выделили нам резервацию к северу от Молочной реки. Мы должны были отправиться туда и жить там, как звери в клетке: нам запретили переступать строго установленные границы резервации. Голод заставил нас принять эти жестокие условия. За прошедшее лето мы мало добыли зверя, которого распугали пришельцы, а в резервации нам обещали выдать продовольствие — коровье мясо.

Из опыта других племен наши родители уже знали, чего можно ожидать от жизни в резервации, но все-таки они не предполагали, что принудительное бездействие может превратиться в такой страшный кошмар. Прежняя жизнь свободного индейца состояла из длинной цепи увлекательных приключений, постоянных неожиданностей, трутной борьбы за существование, а тут внезапно исчезли все эти возбудители жизненной энергии. На долгие годы краснокожего человека придавило томительное прозябание, тоска и мертвящая скука. Мир его представлений рухнул, все словно пошатнулось, затянулось зловещей мглой.

Нас настойчиво толкали на «тропу белого человека», но это еще более усиливало нашу отрешенность. Белые миссионеры были щедры на бесконечные нравоучения о боге белых людей, они выражали подчеркнутое отвращение не только к нашей вере, но и ко всем нашим привычкам и обычаям, которые были нам так дороги и неразрывно связаны со всей нашей жизнью. Миссионеры унижали нас на каждом шагу, а с опытными, заслуженными воинами, великую жизненную мудрость которых мы хорошо знали, они поступали как с несмышлеными ребятами.

Наш бог, если подводить его под европейские понятия, жил в прериях и лесах, где мы знали каждую тропу. Мы верили, что он окружает нас всюду, что он — душа деревьев, животных, зверей, озер, рек и гор. Кто из нас хотел приблизиться к Великому Духу, тот выходил в прерию или к реке и там оказывался в непосредственной близости к нему. Теперь мы начали говорить о новом боге, но никто не мог твердо указать, где именно он находится. Новый бог, говорили нам, велит якобы платить добром за любое зло. Значит ли это, что мы должны любить белых захватчиков, которые безжалостно сгоняют нас с наших же земель? Или делиться с ними порохом и пулями, когда они из-за протянутых колючих заграждений предательски стреляют в нас?

Нас всячески унижали. Приказали остричь длинные волосы — гордость каждого воина. Велели переодеться в европейское платье, в котором индеец выглядит смешно, как чучело. Запретили раскрашивать лицо.

Почти в самом начале нашей жизни в резервации открылась школа. В наших глазах она тоже стала символом власти белого захватчика и потому была встречена недоброжелательно не только родителями, но и детьми. В нас прежде всего говорило чувство сопротивления. Однако отдельные люди нашего племени уже давно начали понимать, что знания необходимы человеку.

Среди своих ровесников я был исключением: я не мог дождаться, когда меня пошлют в школу. Она не внушала мне никакого отвращения, — наоборот, я испытывал радостное волнение. О причинах этого легко было догадаться: букварь, подаренный мне Фредом, вызывал во мне лихорадочную жажду знания. Я часто рассматривал ярко раскрашенные картинки из жизни белого человека, и все сильнее хотелось мне узнать побольше о далеком и неведомом мире белых. Вот уже несколько лет я жил под влиянием этой волнующей книги.

В миссионерской школе нашей резервации мне повезло. Я был понятливым, учительница постоянно отмечала меня. Через несколько месяцев я уже говорил по-английски, кое-что читал, а букварь Фреда знал наизусть. Кроме чтения, письма и арифметики, нас, мальчиков, учили еще обрабатывать землю. Мужчины нашего племени никогда не стали бы копаться в земле — это была исключительно женская работа. И как стыдились мы теперь своих лопат! Когда кто-нибудь из взрослых воинов проходил мимо школьного огорода и заставал нас за этой работой, мы были готовы провалиться сквозь землю.

…Минуло два года ученья в подготовительной школе. Однажды агент нашей резервации получил предписание выслать в Карлисль, штат Пенсильвания, двух способных учеников. Там была школа повышенного типа, с интернатом для индейских детей всех племен. Выбор пал на меня. Второго мальчика пока не нашли.

— Ты хочешь ехать и продолжать учиться? — спросил меня агент в присутствии моих родителей.

Выезд в Карлисль означал разлуку с ними на несколько лет.

— Хотел бы… — ответил я, — но вместе с братом Сильным Голосом.