Ошибка Одинокого Бизона (часть сборника) - Шульц Джеймс Уиллард

Подъем был крутой, и лошади шли шагом. Отец хлестнул свою большую сильную лошадь и обогнал мать, ехавшую впереди.

Вдруг на вершине холма показались — словно из-под земли выросли — враги. Они выстроились в ряд и стали стрелять в нас из луков и четырех ружей. Дикие их вопли сливались с оглушительными выстрелами.

Одна из вьючных лошадей заржала протяжно и упала. Как ни был я испуган, однако заметил, что это была та самая лошадь, которая тащила на себе боевое снаряжение отца и священную его трубку. Я забыл сказать, что отец мой владел священным талисманом — Трубкой Грома.

Убита была вьючная лошадь, а через секунду неприятели ранили мою сестру: стрела вонзилась ей в левую руку чуть-чуть повыше локтя. Нитаки пронзительно взвизгнула, а мать закричала:

— Они ранили мою дочь! Она умирает! Убейте и меня!

— Тише! — прикрикнул на нее отец. — Она жива! Поверните лошадей и спуститесь в долину.

Он поднял ружье и выстрелил в воинов, бежавших нам навстречу.

Наш табун уже обратился в бегство. Галопом поскакали мы вслед за ним, подгоняя испуганных вьючных лошадей. В воздухе свистели стрелы. Воины нас преследовали и пытались набросить лассо на лошадей. По странной случайности им не удалось поймать ни одной лошади, а когда они подняли лассо, мы уже спустились с холма и оставили их далеко позади.

По приказу отца мы пересекли речную долину, переправились через реку на другой берег и въехали на равнину. Здесь мать упросила нас остановиться. Осмотрев раненую руку Нитаки, она ловко вытащила стрелу из раны, которую перевязала мягким куском кожи. Кость оказалась незадетой. Несмотря на сильную боль, Нитаки ни разу не вскрикнула.

Зато мать заливалась слезами и говорила отцу:

— О муж мой, видишь, до чего довело нас твое упрямство, твоя вспыльчивость! И это только начало! А знаешь ли ты, что Трубка Грома и все твои талисманы достались врагам?

— Знаю, — хмуро отозвался отец.

Мы видели, как он был расстроен. Он очень дорожил священной трубкой и считал, что без помощи этого талисмана молитвы его не могут дойти до Солнца и других наших богов.

— Я должен найти трубку! Во что бы то ни стало, я должен ее найти! — воскликнул отец, когда мы снова вскочили на коней и поехали дальше.

— Никогда ты ее не найдешь, — сказала мать.

— Нет, найду, и она снова будет у меня! — с непоколебимой уверенностью заявил отец. — На нас напал военный отряд ассинибуанов. Конечно, они задумали совершить набег на племя пикуни. Если твой народ с ними не повстречается, они к концу месяца вернутся в свой лагерь. Туда-то и отправлюсь я искать свою трубку, а ты с детьми останешься у большебрюхих.

Мать ничего на это не ответила. Я же подумал, что отец рассуждает неразумно: легко проникнуть ночью в неприятельский лагерь и увести лошадей, но отыскивать среди нескольких сот вигвамов тот, в котором хранится трубка, а затем завладеть ею, казалось мне несбыточной мечтой.

— Муж мой, — снова заговорила мать, — тебе представляется случай вернуть трубку и в то же время загладить свою ошибку. Поедем домой и предупредим наше племя о приближении военного отряда. Стоит тебе кликнуть клич — и все наши воины за тобой последуют. С их помощью ты разобьешь неприятельский отряд и завладеешь трубкой.

— Если хочешь, называй пикуни своими соплеменниками, но для меня они чужие,

— ответил отец. — Пусть ассинибуаны проникнут ночью в их лагерь и уведут всех лошадей. Какое мне до них дело?

Как горько было нам слушать эти слова!

Добрую половину ночи ехали мы по равнине, держа путь на восток. Затем мы повернули на юго-восток и наконец спустились к реке. В большой тополевой роще сделали мы привал, сняли с лошадей поклажу и улеглись спать.

Утром, как только забрезжит свет, мы натощак тронулись в путь и ехали, не останавливаясь, до полудня. Когда солнце высоко поднялось на небе, мы расположились на отдых и утолили голод.

К вечеру мы увидели место слияния рек Титона и Марии и, переправившись через оба потока, поехали берегом Миссури. Вдруг услышали мы стук топора, доносившийся из рощи тополей. Мы остановили лошадей и увидели, как задрожала верхушка одного из деревьев и высокий тополь с треском рухнул на землю.

— Ха! — воскликнул отец. — Там работают белые. Ни один индеец не станет рубить большое зеленое дерево.

Смело поехали мы к роще и на лужайке у реки увидели белых людей, строивших большой бревенчатый дом. Тут же на земле стояли ящики, бочки, лежали мешки с товарами, а к берегу причалены были три большие лодки, в которых белые привезли свои товары.

Остановив лошадей, мы с любопытством рассматривали странный лагерь. Один из белых выступил вперед и знаком предложил нам подъехать ближе. Когда мы подъехали к лужайке, он подошел к отцу, пожал ему руку и, продолжая объясняться знаками, пригласил в свой вигвам.

Я не спускал с него глаз. Был он стройный, невысокий, длинноволосый, но на лице у него, как и у нас, волос не было. На его длинной синей куртке ярко блестели большие пуговицы. Обут он был в мокасины. Отец увидел эти мокасины, разглядел на них узоры из игл дикобраза, весело улыбаясь, спрыгнул с лошади и сказал нам:

— Я уверен, что это тот самый человек, о котором мы столько слыхали. Он ведет торговлю с племенем Земляные Дома. И знаком он спросил его, верно ли это.

— Да, я тот, о ком ты слышал, — ответил ему белый, по-прежнему объясняясь знаками. — Добро пожаловать в мой вигвам.

Мы последовали за ним в рощу и увидели большой красивый вигвам. Навстречу нам вышла молодая женщина; весело улыбаясь, она знаком пригласила нас войти; ее вигвам — наш вигвам, сказала она.

Нужно ли говорить тебе, сын мой, кто были эти люди? Да, так встретился я впервые с Ки-па и Са-куи-а-ки, отцом и матерью Вороньего Колчана, близкого твоего друга. Умер Ки-па, а Са-куи-а-ки… вот сидит она подле тебя, сын мой, голова у нее седая, а лицо изборождено морщинами. Давно миновали счастливые дни нашей юности. О Са-куи-а-ки, друг мой, хотел бы я вернуть эти дни!note 6

Мы вошли в вигвам, и нас угостили мясом бизона и кушаньями белых людей. Подали нам вареных бобов, я их ел в первый раз в жизни, и они нам очень понравились. Поев, мы раскинули наш собственный вигвам и вышли на лужайку посмотреть, как работают белые люди.

В форте Красных Курток я бывал раза два, но с Длинными Ножамиnote 7 повстречался впервые. Однако многие из нашего племени вели с ними торговлю в их форте при устье реки Иеллоустон, где находилась деревня индейцев племени Земляные Дома, которых вы, белые, называете манданами. Там-то и увидели они Ки-па и Са-куи-а-ки. Ки-па понравился им больше, чем все остальные Длинные Ножи. Часто рассказывали они о его щедрости и о тех подарках, какие от него получили. Один белый художник, живший в форте, нарисовал Горб Бизона и Орлиные Ребра, двух индейцев из родственного нам племени северных черноногих, и люди, видевшие эти рисунки, говорили, что нарисованные индейцы точь-в-точь похожи на живых.

Сын мой, эти первые Длинные Ножи, пришедшие в нашу страну, были людьми опрятными. Они заботились о своей наружности. На лицах их волос не было, а волосы на голове они гладко причесывали. Начальник их всегда носил синюю куртку с блестящими пуговицами. И с нами они были вежливы. Нимало не походили они на тех жестоких белых людей, которые наводняют теперь нашу страну. Эти люди, грубые, грязные, бородатые, притесняют нас, а нам, индейцам, противно смотреть на их лица, заросшие волосами.

На следующий день после нашего приезда Длинные Ножи достроили одну из комнат форта и перенесли туда все свои товары, которые привезли по реке из большого форта на реке Иеллоустон. Долго-долго смотрели мы на красивые и полезные вещи, разложенные на полках: были тут одеяла, пояса из красной и синей материи, бусы, браслеты, серьги, краски, иголки, шила, ножи, ружья и пистолеты, котелки, тарелки и чашки из какого-то твердого металла, западни для бобров и седла.