Николай Черкашин - Одиссея мичмана Д…

Корма задралась… Стоять на палубе трудно. Николай Совинский надевает на меня пояс.

- Ради Бога, Михал Михалыч, у всех уже надеты…

- Зачем вы делаете это? - Я устал отвечать милому юноше, со слезами уговаривавшему меня надеть пояс. Дюжина рук с тем же предложением… Приказываю: - Скорее бросайтесь и отплывайте!

- Что же мне делать? - говорит повар. - Я плавать не умею.

- У вас есть пояс и матрац. Спасайтесь!

- Разве не утону?

- Нет, нет… И с Богом!

Бух, и он отплывает.

Один пояс держу в руках, кто-то сунул. Что делать? Да нечего ждать своей участи пойти ко дну.

- Бросайтесь, боцман! Вам делать здесь нечего!

- Что прикажете делать? - спрашивает трюмный механик, надеясь на спасение крейсера.

- Немедленно отправляйтесь за борт. Бросайтесь дальше, а то ударитесь.

- Есть.

Боцман поплыл.

Глухой звук, удар в голову, и вдруг лечу куда-то очень далеко, выныриваю, и вновь удар… Всплываю, вижу крейсер и сотни голов на плаву.

В воде матросы кричали: «Гляди, старшой тонет!» Один дал вцепиться в свой пояс: «Держитесь, ваше высокоблагородие… Выплывем!»

Плыли к дрейфующему английскому тральщику. Его проносит мимо. Закричал по-английски: «Бросайте якорь!» Кажется, услышали. Загрохотала якорь-цепь. Но тральщик оказался французским…

Втащили на борт.

…Иду на мостик к командиру. Хочу сказать слово - ничего не выходит: дрожь ужасная. Спускаюсь опять на палубу.

- Ваше высокоблагородие, помогите, там наши ребята!

Вытащили одного, другого…

- Ой, не трогайте рукой, кожи нет! Дайте я сам!

Срывается и падает в воду, тащу за шиворот, не слушаю стонов. Ну вот ты и спасен.

- Иди внутрь!

- Но… Та… Не…

Бедняга, нога у него сломана, сам обожжен, а плыл.

- Гардемарин Смирнов, это вы?

- Т-так т-точно, господин старший офицер! Нога сломана, идти не могу, терпеть буду.

- Орел!… Несите его в камбуз.

- Ваше высокоблагородие, граф Гейден плывет!

- Давай тащить…

Вытащили. Ноги не держат.

- Холодно… Согрейте!

Глажу по голове, бедный мальчик, совсем измотан, у него отнялись от судороги ноги.

- Кто это? А, ну вот…

Втащили командира. Голенький, только в одном капковом жилете.

Еще, еще… Боже, сколько обгоревших! Обхожу, смотрю, а говорить не могу. Зуб на зуб не попадает. Ходим кругами.

Захожу в какую-то каюту, всех тошнит, дрожат, сидят обгорелые и мучаются! Даже стать негде, на полу какая-то слизь. Трясет неимоверно.

Пойду посмотрю, как дела.

Всюду стоны и дрожанье. На лицах написано только одно желанье: скорее бы дойти до Саида, а то, не ровен час, напоремся на мину.

Наконец показался Порт-Саид. Стою у трубы, греюсь. Подходим к землечерпалке. Слышны голоса англичан.

Вывожу обожженных и раненых.

- Вы что же не зажигаете огней? - говорит мне какой-то кэптен. - Огни и кранцы?

- Какие, - отвечаю, - вам огни? Я не знаю, где они!

- Какой же вы в таком случае капитан?!

- Откуда вы взяли, что я капитан? Я старший офицер погибшего крейсера.

Извинился.

- Большое вам спасибо за распорядительность. Вы тут так командуете, что я принял вас за командира тральщика.

Отвел офицеров в госпиталь, иду назад смотреть команду.

Три часа ночи. Кого-то несут. Это лейтенант Кузнецов: «Умру, Михал Михалыч… Не выдержу. Очень все болит».

И действительно, час только и выдержал, бедняга.

К четырем утра попадаю в палату. Проверяю офицеров - шестерых нет. И все мои фавориты. Бедняги замерзли либо пошли ко дну с кормы.

Раздеваюсь, ложусь. Подходит сестра и приносит три одеяла. Начинаю забываться…

6 часов утра. Не спится, все болит… Надо вставать. Хрипит в углу командир. Надеваю свое мокрое платье, и начинаются дела.

После обеда - похороны. Какой-то консул жмет руку. Приходят английские офицеры. Перевожу. Греюсь. Устал.

«Пожалуйста, - говорит командир, - делай все, как найдешь лучшим. А я пойду к консулу насчет денег».

Давно бы так! Наконец-то дал мне карт-бланш! Хвост трубой - и пошел писать. Вспомнил человек десять… Одним словом, практика - лучше, наверное, не придумаешь.

Хожу, хожу и хороню, хороню без конца…

Приглашали офицеры в город встречать Новый год. Не до этого. Да и удобно ли перед командой? Лучше уж пусть он пройдет без встречи. Авось будет спокойней…

…Капитан все пишет какие-то донесения и носится со словом «вализа», которое недавно узнал. Будто обуяло его наваждение! Тычется с «вализой» всюду, куда надо и не надо.

Постоянно сталкиваюсь с ним по-чиновничьему… Хочется ему все сдать в Генштаб и только исполнять их приказания. Мило и хорошо. Но не для нас. Никакой инициативы и боязнь рассердить штаб. Приятно иметь такое начальство.

Противно, с утра до вечера похороны, волнение не отступает, нервная раздраженность. Вот так потом из огня да в полымя.

Не могу вразумить этого хлюпика делать дело, а не думать о своих «орлах» на погонах.

С утра совместный осмотр лагерей. Ругаюсь с офицерами. Проверка команды, опять похороны. Распределение в лагере по палаткам. Опять скулеж офицеров, нервы не выдерживают. Что это, каторжные работы, что ли?! Эгоизм. Не удивляет меня ничего, кроме ужасной узости взглядов. Вижу, что мы все разные люди.

Послал три телеграммы жене. Но ответа еще нет. Где она, бедняжка?! Тяжело ей будет узнать о гибели «Пересвета». Ожидается появление младенца, боюсь, новость моя отразится печально».

В эту же черную тетрадь был вложен и листок письма Домерщикова с собственноручно написанной биографией. Из него мне тоже удалось сделать выписки, и таким образом легендарная поначалу одиссея мичмана Домерщикова оказалась распяленной на точных датах, словно крылья экзотической бабочки на булавках. Я узнал, что родился он 13 марта 1882 года, то есть под знаком «морского созвездия» Рыб. Рос, воспитывался и учился сначала в Туле, в городской гимназии. Отец умер в 1908 году, мать - в 1912-м. После выпуска из Морского корпуса, перед Цусимой, успешно закончил сначала офицерские классы - штурманские, затем артиллерийские.

20 августа 1904 года списан с крейсера «Аврора» для посылки на покупаемые у Аргентины крейсера. Однако из-за несостоявшейся сделки назначен был на «Олег».

10 февраля 1906 года был назначен командиром подводной лодки «Сом» с одновременным исполнением обязанностей ревизора на «Жемчуге».

«В январе 1907 года, - пишет о себе Домерщиков, - эмигрировал за границу в связи с создавшейся тяжелой обстановкой после революции 1905 года, в которой я принимал участие в качестве члена городского офицерского комитета г. Владивостока…

…Около года жил в Нагасаки, работая наборщиком в типографии, выпускавшей русские революционные издания. После этого переехал в Австралию, в г. Сидней. Четыре месяца работал на ферме в Новой Зеландии.