Дончо Папазов - Под парусом через океан

Самые дерзкие – рыболовные суда. Они идут прямо на нас до последнего момента и сворачивают только тогда, когда вы уже приготовились к неизбежному.

Некоторые даже дают круг, чтобы понять, что это за светлячок, который то мелькнет над водой, то исчезнет среди волн. В эти минуты я чувствую, что сердце стучит в висках, в животе, в кончиках пальцев. Напряжение таково, что я не могу вымолвить ни слова.

Да и что тут можно сказать?

Руки у Юлии разбухли и побелели, как у прачки, они в мозолях от шкота, в синяках и ссадинах. Никогда бы не поверил, что ее артистичные руки могут так загрубеть за какие-то пять дней.

И души наши, кажется, загрубели. Говорим о самом необходимом, хрипло и отрывисто.

Насилу заставляю себя пожевать сухарь. Ни о каком режиме питания говорить, конечно, не приходится. Аппетита нет совершенно. Желудок мой не принимает ничего, кроме воды.

Как-то мы открыли банку мясных консервов, но в тот момент, когда Юлия поставила ее на ящик, неизвестно откуда взявшаяся волна смыла консервы на дно шлюпки. Я долго шарил в воде в надежде поймать кусок мяса, но из этой затеи ничего не вышло. Мы не приготовили сразу вторую банку, а снова распаковывать мешок было выше наших сил. И обед пришлось отложить до лучших времен.

Глаза у меня воспалены. Веки опухли. Все тело чешется из-за этого многодневного мокрого компресса. В следующий раз захвачу скребок для лошадей. Сквозь этот скафандр невозможно хорошенько почесаться.

По-прежнему идем на одном гроте. Скорость около четырех узлов. Конечно, со стакселем ход был бы еще лучше, но береженого бог бережет.

Никак не получается вести обстоятельный дневник С усилием записываю первое, что придет в голову. Нет времени для исследований. Надо отвечать на тесты, во я не могу бросить ради них румпель или ведро. Примемся за них, как только океан успокоится. После первого же сна.

Будет ли кому-нибудь интересно читать этот дневник? Может быть, надо что-то присочинить для завлекательности? Обязательно спрошу об этом у знатоков жанра…

Пошла вторая неделя плавания. Лаг методично отсчитывает пройденные мили. До Лас-Пальмаса их остается около 250, а до первого из Канарских островов около сотни. Мысль об этом примиряет меня с жизнью.

Продолжаем двигаться только по компасу. Не сводим с него глаз, чтобы не сбиться с курса. В течение целой недели мы не видим берега. Облака, подсвеченные огнями Касабланки, были последним приветом с суши. От самого Пролива я не определял широту и долготу точными методами. Небо постоянно в облаках, и я не могу воспользоваться секстантом. Изредка в разрыве туч блеснет звезда или солнечный лучик, но тут же вновь пропадает. Правильно ли я веду «Джу»? Этот вопрос не дает мне покоя. Промахнуться мимо Лас-Пальмаса было бы для нас позором.

Ничего нового, если не считать внезапного похолодания, из-за которого наша жизнь стала совсем невыносимой. И это при всепроникающей сырости. Водонепроницаемые костюмы всем хороши, но вода постоянно заливается за шиворот. Этого можно было бы избежать, подняв капюшон. Но в таком случае, поворачиваясь назад, вместо набегающей волны увидишь подкладку капюшона. Ведь он обладает удивительным свойством сохранять неподвижность, как бы ты ни вертел головой.

Парус держится прекрасно. Никаких повреждений. Я все больше верю в «Джу». Не могу представить себе лучшего решения открытой бескилевой лодки. И самое главное – она устойчива. А ведь в нее бьют такие волны! Хорошо и то, что я послушался добрых советов и поставил по двое вантов с каждого борта. Теперь я почти спокоен за мачту.

Вода беспрерывно заливает двигатель, хотя я и прикрыл его нейлоном. Сегодня заведу его. Это нужно делать ежедневно, чтобы он не вышел из строя. Необходимо заводить его хотя бы на десять минут в день.

Юлия споткнулась и сильно ударилась головой о борт. Проклятая погода! Я скрежещу зубами оттого, что не в силах облегчить страдания моей девочки. Ее прекрасные пышные волосы слиплись от морской воды и висят сосульками. Кожа на лице обветрилась и воспалилась.

От волн и брызг на щеках у нас осаждается соль. Я то и дело утираюсь рукавом, снимая соль целыми слоями. Но больше всего меня раздражает соль на очках. Поминутно протираю их, но они постоянно вновь мутнеют. Это неразрешимая проблема.

Мы оба очкарики. Многим морякам кажется странным, что мы решаемся выходить в море с «неполноценными» глазами. Перед черноморской экспедицией нам пришлось долго уговаривать глазного врача, чтобы он дал свое разрешение.

Вчера, разбираясь с вещами на корме, я выпустил румпель. И едва успел увернуться от удара! Но при этом я разбил свои любимые очки. Утешает меня лишь то, что в запасе у меня еще четыре пары.

На румпеле нужно быть внимательнее. Стоит немного расслабиться, и он может вывихнуть кисть руки или сильно ударить. А травма сейчас может создать невероятные трудности.

Вспоминаю штормы, которые мне приходилось наблюдать на Черноморском побережье. С детских лет я люблю смотреть на бушующее море. А как выглядит с берега бурный океан? Ведь мы еще не ступали на океанский берег! Только теперь вспоминаю об этом.

Плыть по океану, ни разу не побывав на его берегу!

Не знаю, почему морская болезнь является обычным поводом для шуток. На нее изливают 'свое остроумие писатели и авторы путевых дневников. В большинстве «морских» книг обязательно есть какой-нибудь злополучный человечек, который ко всему еще и болеет морской болезнью. А она, между прочим, выбирает себе в жертвы не только узкогрудых клерков.

Во время прошлой экспедиции у меня два дня кружилась голова при полном штиле. А теперь в этой качке я ничего не чувствую. Видимо, отпущенную нам дозу морской болезни принял на себя Дончо. У него совершенно зеленое лицо, к тому же он ничего не ест. И все время молчит. Впервые вижу своего капитана таким мрачным. Чтобы он за весь день не сказал ничего смешного?!

Я попыталась вызвать у Дончо аппетит, чтобы он хоть немного подкрепился. Для этого, усадив его к румпелю, я занялась сервировкой «стола». Постелила на банку льняную скатерть, поставила на нее расписанную парусниками тарелку, кружку, положила вилку, и «стол» радостно засиял среди свинцового океана.