Борис Романов - Капитанские повести

Мы заставили Федю выпить штрафную, и выпить еще штрафную, и вышли еще покурить, и снова из-за угла была извлечена заветная боцманская фляга. Притягивал сердце этот алюминиевый солдатский стаканчик, мне подумалось, что хождение его по кругу среди нас было сродни древним мужским обрядам, как питье кумыса из пиалы или медовухи из брашны.

— Ну, так расскажи, Федя, что там у нас нового? — попросил третий механик.

— Да, — сказал я.

— Да так, ничего, — то улыбаясь, то складывая улыбку, ответил Федя. — Говорят, будут снимать нашего кэпа. За развал…

— И за меня тоже, — добавил боцман.

— Ты-то при чем? Мисикова склоняют…

— Ты где это слышал?

— Как где, в комитете плавсостава.

— Видишь, как ты вовремя!

— Не жаль кэпа, Федя?

— Жаль не жаль… Всякий он у нас был, сами знаете. Жаль, конечно. Хотя меня он бы не пожалел…

— Это верно, Федя. Не жалей. Знаешь как он о тебе говорил? — спросил третий механик.

— Для чего мне, Алексеич? Мне с капитаном делить нечего. Я, Миша, с тобой потолковать пришел. Дело у меня.

— Погоди, — взял его за плечо третий механик, — послушай, что он о тебе говорил, пригодится. Федя, говорит, не флюгер, Федя тоньше флюгера. Флюгер реагирует на ветер, а Федя реагирует даже на запах ветра… Ты понял теперь, какой ты есть?

— Да уж куда яснее, — сожалеюще улыбнулся Федя, — зря он так. Я капитану не судья. Повыше люди найдутся. Я ведь к тебе, Миша…

— А ты не стесняйся, здесь все свои, — ответил боцман, навинчивая стаканчик на флягу. — Говори.

— Я лучше потом, если не хочешь. Правильно я говорю, Василий Иванович?

— Вот уж твое дело, — ответил стармех и ушел в комнату, старательно закрыв за собой дверь.

— Ты, Серго, иди-ка тоже к стармеху, чтобы он не скучал. Иди, Серго, иди, телевизор знаешь как включается?.. Ну вот, Федя, теперь тут совсем свой коллектив, с приемки судна все вместе. Посмотри, со всеми присутствующими ты выпивал, и даже не раз, про хлеб-соль говорить не будем. Тут все тебе ровня, даже комсостав. Ты ответь-ка еще на вопросик, Федя. Ты не знаешь случайно, кто это письма слал туда-сюда, какая у нас на судне аморалка? Кто со злом и несправедливостью боролся? Не знаешь?

— Откуда мне? — поворачиваясь к вешалке, ответил Федя. — Я и не слышал про это.

— Но знаешь, а за шапку правильно берешься!..

— Отставить, Федя, отставить! — остановил Федю боцман. — Ты у меня дома в гостях каждый приход бывал. Дети наши дружат. За столом мы везде с тобой рядом сидели. Ты мне скажи, Федя, ты ведь знал тогда в гаштете, что Мисиков за шнапсом пошел? Не знал? Ох, знал ты все, Федя! Только ведь тебе со всеми дружить надо было. Ты думаешь, можно дружить сразу со всеми? Настоящей дружбой? А вот меня ты хорошо научил, как быть для всех одинаково хорошим… Ты ведь меня с Мисиковым бросил, все равно как на ничейной полосе… Сбежал ты, Федя, себя ты спасал. Ты думаешь, спас? А чего ты на кэпа кляузничать решился? Поддержку тебе гарантировали, что ли? Жора Охрипчик? Дурак ты, Федя. Охрипчик всю жизнь будет марки в карточках наклеивать. Прогадал ты, Федя.

— Да что вы на меня бочку катите? — оскалился Федор Иванович, сжал кулаки и даже двинулся в нашу сторону. — Да я сам за капитана! И не знал я про шнапс. А ты тоже — кореш называешься! Да капитан любого раздавит — и не оглянется! Я их вон понимаю, комсостав все-таки, а что ты, Миша?

— Ты, Федя, стань вольно. Заправься. Ты, извини, за берет правильно брался, как положено. Надень головной убор-то. Пальто не забудь. Кру-гом!

Нас было четверо, и каждому, чтобы проводить Федю до подъезда, досталось по этажу.

Пассат начался! Виталий Павлович заметил это еще тогда, когда швартовался к луне-рыбе. Просто, пока шли неизменным курсом, слабый ветерок, дувший почти прямо в корму, не был заметен, а когда повернули на обратный курс, он сразу обнаружил себя. Этот ветерок и обеспечил удачную швартовку к рыбе, понадобилось лишь выйти на ветер от нее и в нужной точке остановить теплоход.

Пассат поднес судно к добыче, которой не суждено было состояться.

К вечеру ветер с северо-востока стал настолько ощутимым, что на волнах кое-где возникли гребешки, и стало возможным без боязни духоты открыть окна и иллюминаторы по правому борту и выключить «кондишн». Да, это был настоящий устойчивый, неизбежный, как судьба, пассат, которого с таким нетерпением добивались парусники, обессилевшие лавировать в погоне за случайными ветрами Конских широт.

В каюте с окнами настежь сразу потеплело, но зато воздух лишился синтетического привкуса, стало слышно открытое море и неуловимый аромат свежепросоленного ветра перебил запах цветов, одеколона и книг.

Это сразу заметил Андрей Иванович Поздняев, когда зашел посумерничать к капитану.

— Ловишь море, Виталий?

— Да, пока пассат не просолился.

— То есть?

— Он ведь сейчас спускается к нам сверху, с высоты нескольких километров, по склону субтропического антициклона. Дальше он пойдет над поверхностью моря я вберет в себя соль. А пока — он еще свеженький. Что у вас опять с глазом?

— Теперь с пониманием дела дышать буду. А глаз… Раздражение пошло от соли. Доктор посоветовал пару дней без стекляшки походить. Что, похож на пирата?.. Ты не хотел бы сегодня побеседовать с Георгием Васильевичем, Виталий?

— Признаться, не имею желания.

— Дело в том, что по этой командировке он доклад с выводами делать будет.

— И еще какой, судя по его целеустремленности. Андрей Иванович, он же не делом интересуется, а факты под какую-то свою концепцию подбирает, разве вы не видите? И потом… есть более существенные для производства моменты, чем личные промахи Вити Полехина. Жанна Михална из женсовета первой ласточкой была?

— Ты думаешь, ты во всем прав?

— Не думаю. Но, во-первых, с этим покончено. Во-вторых, не все романы на фронте были пошлыми, не всё и тут любовь до Нордкапа или до Скрыплева.

— Посочувствовать могу, а одобрить — извини!

— А то я не вижу! Было — домой после рейса стал ходить, как на службу. Разве это для моряка годится? Но я разобрался. Если нельзя сберечь все, надо беречь главное. Так и порешим.

— Надо предусматривать главное, Виталий.

— Ну, Андрей Иванович, для этого надо быть таким центропупом! Я не сумею…

— Были прекрасные люди, которые это умели.

— Мне до таких далеко. Я, так сказать, простой советский капитанчик… Ладно, не буду. Помполиту спасибо, что позволил самому во всем разобраться.

— Ха, — засмеялся Андрей Иванович, — я не сторонник благородства по принуждению. Ты, Виталий, взрослый человек и руководитель, еще бы я тебя учил. Ты сам себя учить обязан, без этого ты будешь просто фанфарон… Ты вот хорошо выступал на судкоме, Родена вспомнил, о призвании говорил. А ведь художник работает по призванию, но как быть с призванием для миллионов? Еще конкретнее: что сделать, чтобы у нас тут, в экипаже, все трудились по призванию? Или хотя бы как по призванию?