Джон Пристли - Затерянный остров

— Уильям, нет! Коммандер…

Он вкратце рассказал, что произошло. Марджери с коммандером с самого начала симпатизировали друг другу, и известие стало для нее тяжелым ударом.

— Так что, как видишь, — подытожил Уильям невесело, — все закончилось печально. Мы потеряли коммандера, который никогда не приехал бы сюда, если бы не я…

— Да, но он сам захотел поехать. Ему здесь нравилось! Он говорил мне. Не казнись, твоей вины тут нет.

— Может быть, только его все равно не вернуть. А остров и руду мы прошляпили, потратили деньги и время впустую. Хоть Рамсботтом и не предъявляет претензий, мне все равно совестно. И я больше не могу позволить себе прожигать жизнь. Нужно ехать домой и заняться солодильней. Утром отошлю телеграмму управляющему, узнаю, как обстоят дела.

— Когда ты едешь?

— Хотелось бы с первым же пароходом.

— На следующей неделе придет судно из Сан-Франциско, но, наверное, быстрее будет другим путем, через Америку.

— Марджери! — воскликнул Уильям, беря ее за руки. — Поедем со мной! Давай поженимся и уедем домой вместе!

— Уильям! — зарделась она. — Ты всерьез?

— Да, конечно.

— Ты вправду хочешь взять меня в жены?

— Да.

— Но, Уильям… Я не могу не спросить — ты любишь меня?

— Да.

— Тогда я согласна, потому что тоже люблю тебя — с самого начала, еще до того, как ты заболел. Вот.

— А как же твой дом здесь? — спросил Уильям чуть погодя. — Что нам делать? Я действительно хотел бы уехать как можно скорее, даже теперь.

— Но ведь и я тоже. Хоть сейчас. В таком случае, что мешает нам сесть на ближайший пароход? Если не возражаешь, я предпочла бы сперва заглянуть в Веллингтон — уладить там пару дел — и, Уильям, давай поженимся там, в Веллингтоне? Тогда можно плыть домой оттуда, это будет чудесное путешествие. Да, пожалуйста, давай так и сделаем!

— Хорошо. Но что делать с пансионом?

— Я его продам. Ко мне уже обращались с предложениями. Завтра же и продам. Ох, как все скоропалительно — однако мне нравится. Совершенное сумасбродство. Уильям, я в полном восторге! А ты?

— И я. — «Неужто?» — усомнился внутренний голос. — Но я должен предостеречь тебя, Марджери. Дома тебе может показаться скучновато — скучнее, чем ты думаешь, — а мне придется работать в поте лица, я совсем небогат.

— Ну что за глупости… Единственная по-настоящему глупая мысль, которую я от тебя слышала. Богат ты или беден, какая разница? И скучно не будет, будет замечательно, я знаю. Я столько об этом думала, пока ты был в отъезде, — представляла, чем займусь. Нет, Уильям, мне никогда не будет скучно, разве что тебе временами… Не возражай, я знаю, о чем говорю. Я не блещу ни умом, ни остроумием, так что дома твои чувства ко мне могут измениться. Хотя надеюсь, что нет, — добавила она с трогательной надеждой.

Уильям принялся уверять, что ни в коем случае не разочаруется. Избавившись от опасений, Марджери нагородила столько планов, что у Уильяма голова пошла кругом: предстояло сделать то, это и еще вот это, а времени до отъезда оставалось всего ничего. Уильям слушал, кивал и улыбался, не отказываясь, но и не загораясь ее энтузиазмом. У него просто теплело на душе при мысли о том, какое счастье он подарил человеку.

Два дня спустя Рамсботтом попросился в попутчики.

— Если я буду мешать, скажите прямо. Не буду? Вот и отлично. Меня это более чем устраивает. Я прослежу, чтобы вы благополучно поженились, и взгляну одним глазком на Новую Зеландию…

— А мы накормим вас в Веллингтоне здоровой пищей! — пропела Марджери.

— Надеюсь. — Он принял серьезный вид. — Откровенно говоря, хоть я обеими руками за развитие колониальной торговли, здешний товар хотелось бы улучшить. Спросите как-нибудь, я расскажу вам, в чем беда. И кстати — меня только сейчас осенило! Ведь если я поплыву в Новую Зеландию, а оттуда в Англию через Индию, Суэцкий канал и так далее, то все-таки совершу кругосветку! Неплохо, да? Представляю, как удивятся некоторые в Манчестере, когда я вернусь домой. Что скажете, Уильям?

— Что? Простите, задумался.

— Вижу. Что это у вас там? Телеграмма?

— Да. — Уильям продемонстрировал бумажный листок. — Это от управляющего солодильней. Я телеграфировал ему на днях, теперь пришел ответ. Пора возвращаться к работе.

Он погрузился обратно в свои мысли — совсем другой Уильям, которого они не знали, продолжатель дела Дерсли, потомственный суффолкский солодильщик. Однако в следующий четверг они все равно взяли его с собой на пароход до Веллингтона.

Во вторник вечером у Уильяма в гостях, по обыкновению, сидел его приятель Гринлоу из Бантингемской грамматической школы, который уже произнес свое привычное: «Сыграем партейку». Но теперь в кабинете расположились трое — считая жену Уильяма, Марджери. Наверху смотрел сладкие розовые сны четвертый обитатель дома — полуторагодовалый Джон Дерсли. Более того, в кабинете имелись намеки и на пятого — до поры являющего себя миру лишь перебором возможных имен и нарушением распорядка жизни будущих родителей. Означенные родители за два года, прошедших с приезда, несколько пополнели и побледнели. Уильям, несмотря на поредевшие волосы, выглядел по-прежнему гораздо моложе своих лет, тогда как Марджери стала настоящей матроной, уверенной в себе матерью семейства. Гринлоу же попросту еще больше оброс и пропах табачным дымом.

Кабинет тоже постигли перемены: от уютного хламовника остался только уют. Исчезли почти все мотыльки в рамках, пыльные старые альбомы, папки с письмами, подшивки квитанций и геологические образцы. Их место заняли полинезийские сувениры и многочисленные фотографии из жизни в Южных морях. На стенах красовались шхуны и острова. Почетное место занимал увеличенный портрет коммандера Айвибриджа. Заслуженные кожаные кресла отправились на покой, уступив дорогу двум кокетливым пухлячкам в цветочек. Та же участь постигла и старые газовые лампы: теперь вместо них висели электрические под абажуром. И тем не менее в кабинете царил прежний уют, шахматы занимали свое законное место, как и виски с табаком, а дождь и ветер все так же трепали плющ за окнами.

Уильям и Гринлоу разыгрывали первую — и, наверное, единственную на этот вечер — партию. Миссис Уильям, устроившаяся у камина с ворохом крошечных вещичек, соглашалась на еженедельные шахматы лишь при условии, что Гринлоу (холостяк и прирожденный полуночник, страдающий к тому же от бессонницы) не заставит ее мужа засиживаться за этой скучной игрой дольше положенного. Мужу необходим полноценный сон, даже теперь, когда он уже не работает на износ, как сразу после возвращения. Больше года Уильям трудился как каторжный, вытаскивая дело из той ямы, в которой нашел его по приезде. Раз или два он оказывался на грани срыва, и Марджери приходилось подставлять плечо. Теперь солодильня вполне себе процветала — небольшое, однако надежное предприятие, одно из лучших в Бантингеме. Брак Уильяма и Марджери тоже считался в Бантингеме надежным предприятием, и, чтобы сохранить эту всестороннюю надежность, Уильяму полагалось не засиживаться за полночь с трубкой, потакая страсти Гринлоу к бесцельному передвиганию фигур по клетчатой доске. Марджери не понимала смысла этой игры и с улыбкой отказывалась слушать любые разъяснения ее абсурдных в своей строгости правил, однако на доску она поглядывала сейчас вполне благожелательно — с толикой снисходительности, словно присматривала за двумя резвящимися детьми. Втайне она, разумеется, надеялась, что партия не затянется, и облегченно вздыхала про себя при виде очередной снимаемой фигуры.