Чарльз Кингсли - Вперед, на Запад!

Но у Евстафия Лэя были другие мысли и другие заботы, помимо безопасности двух таинственных гостей его отца, как ни были они значительны в его глазах. Он был одним из многих, кто испил сладкого яду (хотя вряд ли в данном случае его можно было назвать сладким) магических чар Розы Торриджа. Он увидел ее в Лондоне и в первый раз в жизни влюбился. В любви Евстафия было очень мало, вернее, даже совсем не было рыцарства или чистоты. Эти добродетели в Реймсе не преподавались. Он стремился жениться на Рози Солтэрн с эгоистической страстью, лишь для того, чтобы иметь возможность назвать ее своею собственностью и отстранить от нее всех других. Но пока что сватовство Евстафия было в самом зародыше. Он не мог сказать, знает ли Рози о его любви, и проводил отчаянные часы, думая о вещах, сводящих его с ума; всю ночь он ворочался на своей жесткой постели, наутро вставал сумрачный и бледный и начинал изыскивать все новые предлоги, чтобы пройти мимо дома ее дяди.

А что происходило в это время с прекрасной Розой Торриджа?

Она сидела в маленьком загородном домике за мельницей, потонувшем в зеленой глубине долины Камбо, на полдороге между Стоу и Чеплом, и злилась на свое изгнание из Байдфорда. Она была так одинока, что хотя и относилась к Евстафию Лэю почти с отвращением, не могла удержаться от того, чтобы не поболтать с ним всякий раз, когда он проходил мимо, направляясь на ферму или на мельницу. А он это делал под любым предлогом чуть ли не каждый день. Ее дядя и тетка вначале смотрели довольно неодобрительно на его визиты, и тетка всегда старалась присутствовать при их беседах. Но все-таки мистер Лэй был сыном джентльмена; и не следовало быть неучтивым с соседним сквайром[46] — постоянным хорошим покупателем. А Рози была дочерью богатого человека, они же были бедными родственниками; поэтому и с ней не следовало ссориться. К тому же хорошенькая девушка то упрямством, то милыми уловками обычно добивалась всего, чего хотела. И она сама была достаточно умна, чтобы просить тетку никогда не оставлять их наедине, так как она не может выносить взгляда мистера Евстафия.

Тем временем Евстафий, который хорошо знал, что разница исповеданий была, пожалуй, самым сильным препятствием на пути его любви, тщательно скрывал свои замыслы. Вместо того чтобы заниматься обращением населения мельницы, он ежедневно покупал молоко или цветы и дарил их старой женщине в Мурвинстоу (она находила, что он хотя и папист, а славный молодой человек). Наконец, посоветовавшись с Кампианом и Парсоном, он решил первым делом отправиться вместе с ними в церковь.

Господа Эванс Морган и Морган Эванс, напичкав себя заранее правилами протестантского богослужения, держались в церкви совсем как полагается и ничем не выделялись. То же делал и бедный Евстафий, к большому удивлению всего честного народа.

Оба иезуита, хотя считали нужным внешне подчиняться существующей власти, были усиленно заняты созданием тайных заговоров с целью ее свержения. С апреля прошлого года они играли в прятки то там, то здесь по всей Англии. Теперь они спокойно ждали, когда вести из Ирландии подадут им знак, что Великое восстание Запада готово сбросить с трона «упрямую, надоевшую, нечестивую, незаконную, распутную, отлученную от церкви узурпаторшу, именующую себя королевой Англии».[47] Вскоре после приезда Кампиан сказал Парсону:

— В воздухе пахнет женщиной. Клянусь жизнью! Я видел вчера, как малый покраснел до слез, когда мать спросила его, вернулась ли уже некая Рози Солтэрн или кто-то там еще.

В результате этой беседы через день или два отец Кампиан попросил отца Франциска, домашнего капеллана, в виде особой любезности разрешить ему выслушать обычную исповедь Евстафия в следующую пятницу.

Бедный отец Франциск не осмелился отказать такому важному лицу и согласился с внутренним вздохом. Ему было ясно намерение Кампиана выпытать какую-то семейную тайну, и он понимал, что благодаря этому его влияние уменьшится, а влияние иезуита возрастет.

Во всяком случае, Кампиан выслушал исповедь Евстафия и, поставив ему ряд вопросов, открыл, что тот влюблен. Кампиан улыбнулся и еще усиленнее принялся за работу, чтобы узнать, кто «она».

Каждый вопрос — замужем ли она или девушка, католичка или еретичка, англичанка или иностранка — приближал его к цели. Наконец Кампиан увидел, что дело не так уж плохо, и прямо спросил Евстафия, какими мирскими благами она располагает.

— Даже если бы она была еретичкой, она остается наследницей одного из богатейших девонских купцов.

— Ага! — задумчиво произнес Кампиан. — И вы говорите: ей всего восемнадцать лет?

— Всего восемнадцать.

— Ага! Хорошо, сын мой, у нас есть еще время. Она сможет присоединиться к святой церкви или вы сможете переменить веру.

— Я скорее умру.

— Ах, бедный мальчик! Хорошо, она сможет присоединиться, а ее состояние может быть использовано для дела церкви.

— И оно будет использовано. Только дайте мне отпущение и дайте мне покой. Позвольте мне лишь иметь ее! — воскликнул Евстафий жалобно. — Я не хочу ее состояния! Дайте мне только ее! Все остальное, не только деньги — слава, талант, сама моя жизнь, если понадобится, будут к услугам святой церкви. Я буду счастлив доказать мою преданность какой-нибудь особой жертвой, каким-нибудь отчаянным поступком. Испытайте меня и посмотрите, существует ли что-либо, чего бы я не совершил.

— Все это прекрасно, сын мой, — сказал Кампиан. — Есть одна вещь, которая должна быть сделана, но, быть может, с риском для жизни.

— Испытайте меня! — нетерпеливо крикнул Евстафий.

— Вот письмо, которое было мне доставлено прошлой ночью — неважно откуда. Вы можете понять его лучше, чем я, и я мечтал показать его вам, но я опасался, что вы не согласитесь.

— В таком случае вы напрасно опасались, мой дорогой отец Кампиан.

Кампиан прочитал ему шифрованное письмо. «Эвансу Моргану, живущему в доме мистера Лэя в Мурвинстоу, Девоншир.

Новости могут быть получены тем, кто пойдет на берег в любой вечер после 25 ноября во время отлива, там подождет лодки, управляемой человеком с рыжей бородой и португальским произношением. Если его спросят, „сколько“, он ответит „восемьсот один“. Возьмите у него письма и прочтите их. Если берег охраняется, пусть тот, кто придет, трижды зажжет свет в безопасном месте под скалой над городом: внизу опасно высаживаться. Прощайте и ждите больших событий».

— Я пойду, — сказал Евстафий. — Завтра — 25 ноября, и я знаю верное и безопасное место. По-видимому, ваши друзья хорошо знают эти берега.