Джек Лондон - Морской волк. Бог его отцов

— Я верю, что жизнь — борьба, — быстро ответил он. — Она похожа на закваску, которая бродит минутами, часами, годами или столетиями, но рано или поздно успокоится. Большие пожирают малых, чтобы продолжать двигаться. Сильные пожирают слабых, чтобы сохранять свою силу. Кому везет, тот ест больше всех и двигается дольше всех, — вот и все! Как вы на это смотрите?

Он нетерпеливым жестом показал на группу матросов, которые возились с канатами посреди палубы.

— Они движутся, как движутся медузы. Движутся для того, чтобы есть, и едят для того, чтобы продолжать двигаться. Вот и вся штука. Они живут для своего брюха, а брюхо существует для их благополучия. Это круг, из которого некуда вырваться. Это им и не удается. В конце концов они останавливаются. Они больше не двигаются. Они мертвы.

— У них есть мечты, — прервал я, — сверкающие, лучезарные мечты…

— О жратве, — лаконично закончил он.

— И еще…

— И еще о жратве. О большем аппетите и о большей удаче в удовлетворении его.

Его голос звучал резко. В нем не было и намека на шутливость.

— Вы посмотрите: они мечтают об удачных плаваниях, которые дали бы им больше денег, мечтают о том, чтобы стать владельцами кораблей или найти клады — короче говоря, о том, чтобы занять более выгодную позицию и высасывать соки из своих ближних, чтобы всю ночь спать под крышей, хорошо питаться и иметь слугу для грязной работы. Мы с вами такие же. Разницы нет, кроме той, что мы едим больше и лучше. Сейчас я ем их и вас тоже. Но в прошлом вы ели больше моего. Вы спали в мягких постелях, носили тонкое платье и ели вкусные блюда. Кто сделал эти постели, и эти платья, и эти блюда? Не вы. Вы ничего не сделали своими руками. Вы живете с доходов, созданных вашим отцом. Вы похожи на альбатроса, бросающегося с высоты на бакланов и похищающих у них пойманную ими рыбу. Вы один из толпы, создавшей то, что называется «государством», из толпы людей, властвующих над всеми остальными и съедающих пищу, которую те добыли и сами не прочь бы съесть. Вы одеваетесь в теплую одежду. Они сделали материю для нее, но сами дрожат в лохмотьях и вымаливают работу у вас, вашего поверенного или управляющего, заведующего вашими деньгами.

— Но это совсем другой вопрос! — воскликнул я.

— Вовсе нет! — Капитан говорил быстро, и его глаза сверкали. — Это свинство и это… жизнь. Какой же смысл в бессмертии свинства? К чему это все идет? Зачем все это нужно? Вы не создали пищи, а между тем пища, съеденная или выброшенная вами, могла бы спасти жизнь десяткам несчастных, которые создали эту пищу, но не ели ее. Какого бессмертия заслужили вы? Или они? Подумайте о нас с вами. Чего стоит ваше хваленое бессмертие, если ваша жизнь столкнулась с моей? Вам хочется назад, на сушу, так как там благоприятная обстановка для вашего рода свинства. По своему капризу я держу вас на борту этой шхуны, где процветает мое свинство. И я вас не отпущу. Я или сломлю вас, или сделаю из вас человека. Вы можете умереть здесь сегодня, через неделю, через месяц. Я мог бы одним ударом кулака убить вас, так как вы жалкий червяк. Но если вы бессмертны, то какой в этом смысл? Вести себя всю жизнь по-свински — неужели это подходящее занятие для бессмертных? Так для чего же все? Почему я держу вас тут?

— Потому, что вы сильнее, — выпалил я.

— Но почему же сильнее? — не унимался он со своими вопросами. — Потому что во мне больше этой закваски, чем в вас. Неужели вы не понимаете? Неужели не понимаете?

— Но ведь это очень безнадежный взгляд, — протестовал я.

— Я согласен с вами, — ответил он. — Зачем же вообще двигаться, если движение — это вся жизнь? Если не двигаться и не быть частью жизненной закваски, то не будет и безнадежности. Однако — и в этом все дело — мы хотим жить и двигаться, хотя и не имеем для этого основания, хотим, потому что это в природе жизни и движения. Без этого жизнь умерла бы. Только благодаря сидящей в вас жизни вы и мечтаете о бессмертии. Жизнь внутри вас жива и стремится жить вечно. Эх! Вечность свинства!

Он круто повернулся на каблуках и ушел от меня. Остановившись у ступенек юта, он позвал меня.

— Кстати, на сколько обчистил вас кок? — спросил он.

— На сто восемьдесят пять долларов, сэр, — ответил я.

Он кивнул мне. Минутой позже, когда я спускался накрывать на стол к обеду, я услыхал, как он громко ругал матросов на юте.

К следующему утру море совсем утихло, и «Призрак» тихо покачивался на неподвижной глади океана. Иногда лишь в воздухе чувствовалось легкое дуновение, и капитан не покидал палубы, все время поглядывая на северо-восток, откуда должен был задуть пассат.

Весь экипаж был на палубе и занимался снаряжением лодок для предстоящей охоты. На борту было семь лодок: капитанская шлюпка и шесть лодок, предназначенных для охотников. Команда каждой из них состояла из охотника, гребца и рулевого. На борту шхуны экипаж состоял из гребцов и рулевых. Но вахтенную службу должны были нести и охотники, по усмотрению капитана.

Все эти подробности я знал. «Призрак» считается самой быстроходной шхуной в промысловом флоте Сан-Франциско и Виктории. Когда-то он был частной яхтой. Его линии и отделка — хотя я ничего не понимал в этих вещах — говорят сами за себя. Джонсон рассказал мне, что он знал об этой шхуне, во время вчерашней вахты. Он говорил с энтузиазмом и с такой любовью к хорошим кораблям, какую иные люди испытывают к лошадям. Он очень недоволен своим положением и дал мне понять, что Вольф Ларсен пользуется среди капитанов очень скверной репутацией. Только желание поплавать на «Призраке» соблазнило Джонсона подписать контракт, но он уже начинал об этом жалеть.

Как он сказал мне, «Призрак» — восьмидесятитонная шхуна великолепной конструкции. Ее ширина составляет двадцать три фута, а длина немного превышает девяносто футов. Чрезвычайно тяжелый свинцовый киль придает ей большую устойчивость, и она несет огромную парусную площадь. От палубы до клотика грот-мачты больше ста футов, тогда как фок-мачта футов на десять короче. Я привожу все эти подробности для того, чтобы можно было представить себе размеры этого плавучего мирка, несшего на себе двадцать два человека. Это крошечный мирок, пятнышко, точка, и я удивляюсь, как люди осмеливаются пускаться в море на таком маленьком и хрупком сооружении.

Вольф Ларсен, кроме того, известен своей неустрашимостью в плавании под парусами. Я слышал, как говорили об этом Гендерсон и один из охотников, калифорниец Стэндиш. Два года назад Ларсен потерял мачты на «Призраке» во время бури в Беринговом море, после чего и были поставлены теперешние, более крепкие и тяжелые. Когда их устанавливали, он заметил, что предпочитает перевернуться, чем снова потерять мачты.