Михаил Розенфельд - Морская тайна

Сирена возвестила о наступлении утра. Угрюмо хрипя, Бакута ушел на работу.

Вечером он возвратился еще более мрачным.

— Недостает трех корейцев в моей смене, — сообщил он Нине и, отвернувшись, чуть слышно промолвил: — Хорошие ребята... Они уже научились петь мои песни...

На другой день после всплытия корейцы работали вяло. Они опять еле двигались, закрыв глаза, и спотыкались на каждом шагу. Казалось, ничто уже не могло возбудить в них энергию и интерес к жизни. Вечером, когда Нина, убрав корейский кубрик, намеревалась уходить, два японца внесли большой медный чан с водой. В кубрике появился офицер, он что-то сказал корейцам, и те безмолвно приблизились к чану. Японцы между тем сняли подвязанные к поясам небольшие мешки и, построив корейцев, раздали им мелкие медные деньги. Схватив монеты, корейцы окружили чан. Ничего не понимая, заинтересованная тем, что будет дальше, Нина тоже подошла к чану. Две пестрые рыбы игриво носились в воде.

Старый кореец с длинными обвисшими усами, присев на корточки, взял гибкий прут и опустил руку в воду. Раздраженные рыбы перестали плавать и, раздув жабры, остановились друг перед другом, как драчливые петухи. В следующую секунду они яростно бросились в бой.

— Яхх! Яхх! — азартно захлопали в ладоши корейцы.

И мигом зашумел кубрик, и несчастные рабы со смехом и криком обступили чан.

Наблюдая игру, офицер презрительно усмехался.

...Недолго печалился боцман. На другой день он опять пел песни, а ночами он долго не давал Андрею и Нине уснуть своими рассказами. Невозможно было понять, правду говорит старик или фантазирует, но друзья всегда слушали его точно зачарованные.

Как-то раз Нина спросила Бакуту, был ли он когда-либо женат, имел ли семью, сыновей или дочерей. Этого было достаточно для того, чтобы боцман проговорил до утра, рассказывая поразительную историю.

— Никогда у меня не было жены, но дочь... дочь была, — тяжко вздохнув, начал он. — Ах, Джанина, Джанина... Где ты теперь, моя голубка?

— Что за имя? — изумилась Нина. — Как ее звали?

— Джанина, — довольный произведенным эффектом, повторил Бакута. — Она была итальянка.

— Итальянка?!

— Да, — как ни в чем не бывало подтвердил боцман. — А что тут удивительного?

Как дети, слушающие сказку, Андрей и Нина, затаив дыхание, придвинулись к боцману.

И, упиваясь собственными словами, Бакута рассказал им, как однажды на улице Неаполя его внимание привлекла огромная толпа вокруг двенадцатилетней нищенки-певицы. Аккомпанируя себе на мандолине, маленькая итальянка пела песни, потом танцевала с бубном, вызывая всеобщий восторг. Но вот девочка протянула руку, и жестокие слушатели быстро разошлись. Бакута, по его словам, не мог стерпеть подобного бессердечия и тотчас увез ее на пароход. Моряки — товарищи боцмана — с восхищением прослушали песни ребенка в лохмотьях, затем Бакута снял фуражку и...

— И я бросил в фуражку все, что заработал за рейс. Сто или сто пятьдесят рублей — не помню. Да какую роль для меня играли деньги! «А ну-ка, морячки, — сказал я, — выворачивай карманы, кто сколько может». Надо знать русских моряков! В минуту мы собрали что-то около... тысячи рублей. А потом я нанял роскошный экипаж и поехал с Джаниной по магазинам и разодел ее, как принцессу. Денег оставалась уйма, и я отвез ее в пансион, вызвал знаменитого профессора музыки, отдал ему все деньги и наказал: «Воспитывайте ее, как мою родную дочь, я же буду наведываться и следить за воспитанием». О, как она плакала и как благодарила! «Никогда, никогда, — рыдала она, — я не забуду вас, синьор Бакуто». Так я приобрел дочь, — растроганно объяснил боцман.

Прошло много лет. Бакута плавал уже на другом пароходе, но ему ни разу не удалось побывать в Неаполе. Однажды, лет десять спустя, когда его пароход как-то зашел за грузом в Марсель, Бакута узнал, что в город прибыла знаменитая итальянская певица. Бешеных денег стоил билет. Но разве это могло остановить его? И вечером он сидел в первых рядах. Каковы же были его радость и изумление, когда в певице, под шумные овации публики вышедшей на сцену, он узнал Джанину!

— Концерт кончился, я купил богатейший букет цветов, — увлеченно рассказывал Бакута, — отправился за кулисы и передал его через горничную с запиской: «Прошу принять. Поклонник вашего таланта, неизвестный скиталец морей». Цветы унесли, я ждал. И вот раскрылась дверь, и Джанина вышла. Она осмотрела меня с ног до головы, а возле нее во фраках и цилиндрах вертелись князья, графы и бароны.

«Кто вы? — спросила она и, задрав голову, скривила губы. — Что вам здесь надо, дорогой?»

Я стоял, скрестив руки, стоял как изваяние и молчал. Она бросила мне под ноги букет, а я все молчал и смотрел на нее, пока графы и князья не подхватили ее под руки и не увели.

Она ушла, а я все еще стоял, потом с той же горничной я послал ей вторую записку. Горничная ушла, а я исчез. Вот что я писал Джанине:

«Один моряк помнит ангела малютку в лохмотьях на улице Неаполя. Он любил ее, как родную дочь, и, скитаясь по морям, он видел ее волшебное лицо в кошмарных морских бурях. Он любил ее, как дочь, но теперь нет у него больше дочери, и, пускаясь в далекое плавание, он навсегда, навеки забудет Джанину». Каково? Бакута, когда захочет, любого писателя спрячет в карман бушлата!

— Что же было дальше? — вне себя от любопытства, торопили его Андрей и Нина.

— Дальше? — вяло, с деланым безразличием переспросил Бакута. — А что же могло быть? В ту же ночь мы уходили из Марселя. Отходные флаги, последний гудок, убираем трап, и в последнюю минуту на набережную влетает фаэтон. Женщина в черной вуали подбегает к причалу, но уже слишком поздно. Тогда, упав на колени, ломая руки, она кричит: «Синьор Бакуто, синьор Бакуто, вернитесь!» Она срывает с себя кольца, жемчуга и брильянты, умоляя меня остановить пароход. А я — стою на борту, скрестив руки, немой, как статуя.

— Да, — сокрушенно опустив голову, закончил Бакута, — была когда-то и у меня дочь...

Дни шли дни за днями, месяцы за месяцами, Бакута не унывал, но он заметно поседел, меньше пел и за последнее время, если Нина и Андрей спали по ночам, разговаривал вслух с самим собою или с воображаемым собеседником. Чаще всего он беседовал со штурманом Головиным.

— Разрешите доложить, — густым басом рапортовал он в темноте, — все в порядке, товарищ штурман. Команда в отличном состоянии.

Сначала Нина и Андрей пугались этих ночных разговоров, но потом привыкли и уже не просыпались, слыша сквозь сон монотонный голос старика.

Так минуло полгода. Ночью 15 мая трое пленников, готовясь ко сну, по обыкновению слушали Бакуту.