В. Мюллер - Пират королевы Елизаветы

Среди дня испанский огонь стал слабеть; порох и снаряды истощились; грозила гибель всем до последнего человека и последнего корабля. Испанцы признались потом, что это случилось бы, продлись атака еще хоть два часа. Но и у англичан не хватило снарядов, и сражение само собой прекратилось. Испанцы стали хоронить свои трупы, а англичане — готовиться к следующему дню и наспех залечивать раны на людях и на кораблях.

Энергичный Дрейк употребил вечер и ночь на то, чтобы наскрести отовсюду, где только можно, пороха и съестных припасов, и к утру англичане «приняли такой вид, как будто ни в чем не нуждались»; на самом же деле возобновить сражения не могли и они.

Положение испанского флота было чрезвычайно тяжелым, несмотря на то что добрая половина его, не принимавшая участия в сражении накануне, оставалась нетронутой. Задул свежий норд-вест, который грозил разбить остатки флота о грозные мели фландрского побережья. Английские адмиралы крепко надеялись, что эти мели заменят им порох. Под «Мартином» оставалось всего шесть футов глубины, под другими кораблями — только пять. Еще хуже было положение команды. Люди, говорят, в последний раз как следует ели в субботу. Нервы не выдержали страшного побоища, фанатизм увлечения сменился реакцией, дисциплина пала, солдаты своевольничали, кое-где на палубах с громким плачем молили бога сжалиться над ними.

Во вторник, 30 июля, утром на флагманском судне собрался военный совет. Адмирала Окендо герцог Медина Сидония встретил словами: «Ах, сеньор Окендо, что же нам делать?». «Пусть ваша светлость прикажет снова зарядить пушки», — отвечал Окендо. Но его никто не поддержал. Даже храбрый Де-Лейва говорил, что команду не принудить больше драться. Диего Флорес советовал сдаться, на что адмирал Окендо мрачно заметил, что, если это мнение будет принято, он собственноручно сбросит Флореса за борт. Герцог Сидония колебался.

Вопрос решили не люди, а природа. Дувший с утра резкий норд-вест среди дня сменился южным ветром. Усталые надорванные люди ухватились за него, как за спасение: этот ветер спасал испанский флот от фландрских мелей за спиной; может быть, он поможет спастись и от преследования «осатанелых».

Армада, на этот раз, уже не прежняя Непобедимая, а побежденная, рванулась на север. Англичане не мешали ей в этом. Выставив заслон против Фарнезе, Говард и Дрейк, хоть и без боевых припасов, пустились за беглецами, не выпуская их из виду. Они долго не отдавали себе отчета в громадности произведенного разгрома и продолжали считать испанский флот грозной силой. Говарду еще 8 августа казалось, что, собравшись с силами где-нибудь в Норвегии или Дании, они снова вернутся в Англию, «потому что не посмеют от стыда и позора показать глаза своему королю». Дрейк правильнее оценивал положение: «Никогда ничто не нравилось мне так, как вид неприятеля, гонимого к северу южным ветром. Смотрите внимательно за Фарнезе, а что до герцога Сидония, то я надеюсь с божьей помощью сделать так, что ему захочется в порт Марии, под его апельсиновые деревья». Английские командиры боялись еще высадки армады в Шотландии. Обида шотландских католиков за смерть Марии Стюарт была еще свежа: кто знает, какой оборот могли здесь принять дела в случае высадки? Но испанцы бежали без оглядки, пронеслись и мимо залива Форт. Тогда, с облегченным сердцем, англичане прекратили слежку, и 13 августа армада была предоставлена собственной участи.

Это возвращение в родную Испанию кружным путем — одна из страшных страниц истории. Ужасом и паникой оно напоминает разве отступление от Москвы «великой армии» 1812 года.

Путь предстоял длинный: вокруг Шотландии, Оркнейских и Шотландских островов и Ирландии. До Оркнейских островов флотилия держалась вместе. Но здесь туманы и бури разбросали ее, и каждый корабль стал думать о своем спасении. На многих кораблях не хватило провианта: ежедневный рацион был сведен до полуфунта сухарей, пинты воды и пинты вина. На иных не было и воды, потому что она вытекла из бочек, пробитых при стрельбе.

Большая часть кораблей разбилась о скалы Западной Ирландии. Берега были усеяны их обломками и выброшенными человеческими телами. На берегу залива Слайго один английский офицер насчитал тысячу сто трупов, и он слышал, что в нескольких милях лежит столько же. С кем не справились стихии, того прикончил человек: слишком уж заманчиво было содержимое кожаных мешочков, привязанных к поясам испанских солдат и матросов; слишком уж блестели золото на расшитых бархатных костюмах идальго, их цепочки и кольца на руках (на горе участников похода золото было им выплачено вперед).

Несколько галеонов было заброшено в Голуэйский залив. Команда еле двигалась, истощенная голодом и жаждой; бочку вина с радостью отдавали за бочку воды. Горожане приютили их, отогрели, иных отходили, но потом несчастные попали в руки английских гарнизонных властей. Воспоминания о недавних ирландских бунтах, слухи о войне с Испанией, страх ответственности оказались сильнее побуждений человеколюбия, и был отдан приказ уничтожать испанских беглецов, где бы их ни нашли. Губернатор Коннаута доносил, что «от шести до семи тысяч были выброшены морем на наши берега, кроме нескольких тысяч, которым удалось бежать внутрь страны и которые потом все были казнены». Видно, на кладбищах Ирландии было много свободного места.

Счастливы были те, кто вместе с адмиральским кораблем поднялся высоко на север, до 60-й параллели у Шотландских островов, и оттуда спустился, минуя берега Ирландии. Таких было до шестидесяти кораблей. И на них до половины людей погибло от ран, голода и жажды. Те, в которых еще теплилась жизнь, настолько ослабели, что еле двигались и были похожи скорее на тени. Иные не пили воды около двух недель.

Числа с 10 сентября эти полумертвецы стали постепенно прибывать в испанские порты, кто куда. Команда «Мартина» не могла больше держаться на ногах и лежала. Гавань Корунья была уже видна, но войти в нее не смогли, потому что управлять парусами было почти некому; сингал о помощи не был замечен с берега, и корабль отнесло ветром в далекое Бильбао.

Дома, несмотря на участливый уход, помощь, королевскую пенсию, родные стены, выжили не все. Адмирал Рекальд умер через два дня. Адмирал Окендо, приплывший почти к своему родному Сантандеру, где у него оставались жена и дети, отказался вернуться к себе, обратился лицом к стене и умер. У других неистребимый инстинкт жизни взял верх. Это характерно для человека, о чем пишет один из таких более живучих, вернувшийся в родное Бильбао: он радуется теплому солнцу, виду винограда, ползущего по белым стенам домов, вкусу домашнего хлеба и воде.