Габриэль Маркес - Десять дней в море без еды и воды

Рамон Эррера помог мне дотащить до койки старшину Мигеля Ортегу. Ему становилось все хуже и хуже. С самого отплытия из Мобила, то есть уже три дня, у него маковой росинки во рту не было. Он почти не мог говорить и был весь зеленый и перекошенный.

Свистопляска началась в десять ночи. «Кальдас» качало целый день, но это были еще цветочки по сравнению с тем, что началось вечером, когда я, лежа без сна на койке, с ужасом думал о вахтенных на палубе. Я знал, что никто из лежащих рядом со мной не в состоянии сомкнуть глаз. Незадолго до полуночи я спросил у Луиса Ренхифо, моего соседа снизу:

— Тебя еще не мутит?

Как я и предполагал, Луис тоже не мог уснуть. Но, несмотря на качку, не потерял чувство юмора. А посему заявил:

— Сколько раз тебе повторять: скорее море вывернет наизнанку, чем меня!

Он частенько изрекал эту фразу, но в ту ночь едва успел договорить ее до конца.

Я уже писал, что волновался. И даже немного побаивался. Но действительно струхнул я в полночь 27 февраля, когда по репродуктору отдали приказ:

— Всем встать на левый борт!

Мне было прекрасно известно, что означает подобная команда. Это означало, что корабль дал сильный крен на правый борт и его пытались выровнять под тяжестью наших тел. Впервые за два года моей моряцкой жизни я по-настоящему испугался моря. Там, наверху, на палубе, где тряслись от холода промокшие вахтенные, свистел ветер.

Услышав команду, я тут же вскочил с постели. Луис Ренхифо встал совершенно невозмутимо и тоже направился к койкам по левому борту, которые были не заняты, поскольку их хозяева несли вахту. Я двинулся за ним, держась за соседние койки, но неожиданно вспомнил о Мигеле Ортеге.

Он лежал в лежку. Услышав команду, Мигель попытался встать, но в изнеможении рухнул навзничь, прямо-таки загибаясь от морской болезни. Я помог ему подняться и перетащил бедолагу на нужную койку. Он сказал мне безжизненным, тусклым голосом, что ему совсем худо.

— Мы постараемся освободить тебя от вахты, — пообещал я.

В четыре часа утра 28 числа, так и не сомкнув глаз, мы, то есть шестеро вахтенных, собрались на корме. Среди прочих был и Рамон Эррера, мой постоянный напарник. Из унтер-офицеров дежурил Гильермо Росо. Мне предстояло нести вахту в последний раз. Через два дня мы прибывали в Картахену. Сдав вахту, я собирался тут же завалиться спать, чтобы вечером как следует поразвлечься, вернувшись на родину после восьмимесячного отсутствия. В полшестого утра я пошел с юнгой осмотреть днище корабля. В семь часов мы сменили товарищей, дав им возможность позавтракать. В восемь они сменили нас. В тот же час я сдал дежурство, которое прошло нормально, хотя ветер крепчал, а волны, вздымавшиеся все выше и выше, разбивались о мостик и заливали палубу.

Рамон Эррера стоял на корме. Там же, в наушниках, расположился Луис Ренхифо — он был дежурным спасателем. Старшина Мигель Ортега, которого совсем доконала морская болезнь, полулежал посреди палубы, где качка чувствовалась меньше всего. Я перекинулся парой слов со вторым матросом Эдуардо Кастильо, нашим кладовщиком. Жены он не имел, жил в Боготе и держался крайне замкнуто. О чем мы говорили, не помню. Помню лишь, что увидел я его потом уже в море, когда он спустя несколько часов шел ко дну.

Рамон Эррера собирал листы картона, намереваясь прикрыться ими и попытаться уснуть. При такой качке сидеть в трюме было невозможно. Волны, становившиеся все выше и сильнее, разбивались о палубу. Крепко привязавшись, чтобы нас не смыло волной, мы с Рамоном Эррерой улеглись между холодильниками, стиральными машинами и плитами, хорошо укрепленными на корме. Лежа на спине, я глядел в небо. В таком положении я чувствовал себя спокойней и не сомневался, что всего через пару часов мы очутимся в бухте Картахены. Грозы не была, день выдался совершенно ясный, видимость было полная, а небо голубое и бездонное. Даже сапоги мне уже не жали, потому что, сдав вахту, я их снял и надел ботинки на каучуковой подошве.

Луис Ренхифо спросил у меня, сколько времени. Было полдвенадцатого. Час назад корабль начал накреняться, прямо-таки ложиться на левый борт. В репродукторах раздался тот же приказ, что и ночью: «Все на бакборт!» Мы с Рамоном Эррерой не шелохнулись, поскольку именно там и находились.

Не успел я подумать о старшине Мигеле Ортеге, которого я только что видел на правом борту, как он вырос передо мной. Шатаясь, старшина перешел на нашу сторону и растянулся на палубе, помирая от морской болезни. В этот момент корабль страшно накренился и ухнул вниз. У меня прервалось дыхание. Гигантская волна обрушилась на нас и окатила с ног до головы. Медленно-медленно, с превеликим трудом эсминец выправился на волнах. Несший вахту Луис Ренхифо был белее полотна.

Он нервно произнес:

— Ну и дела! Еще чего доброго перевернется посудина!

Я впервые видел, как Луис Ренхифо нервничает; промокший до нитки Рамон Эррера, который лежал рядом со мной, задумчиво молчал. Воцарилась глубокая тишина. Потом Рамон Эррера сказал:

— Если велят рубить канаты и сбрасывать груз за борт, я первым кинусь выполнять приказ.

Было без четверти двенадцать.

Я тоже думал, что вот-вот раздастся команда перерубать веревки. Как говорится, «сбрасывать балласт». Прозвучи приказ — и радиоприемники, холодильники и плиты тут же отправились бы в воду. Мне пришло на ум, что тогда придется лезть обратно в кубрик, ведь, сбросив холодильники и плиты, мы лишимся надежного укрытия. Без них нас смыло бы волной.

Корабль продолжал бороться с волнами, но с каждым разом накренялся все больше. Рамон Эррера раскатал брезент и накрылся им. Новая волна, еще мощней предыдущей, ринулась на нас, но мы уже юркнули под навес. Пережидая очередную волну, я закрыл голову руками. Наконец волна прошла, а еще через полминуты захрипели репродукторы.

«Сейчас прикажут сбрасывать груз», — решил я.

Однако команда оказалась иной. Спокойный, уверенный голос произнес:

— Всем, кто на палубе, надеть спасательные пояса.

Луис Ренхифо неторопливо надевал пояс одной рукой, а в другой держал наушники. После удара каждой большой волны я чувствовал сперва какую-то страшную пустоту, а потом — бездонную тишину. Я поглядел на Луиса Ренхифо, который, надев спасательный пояс, поправлял наушники. Потом закрыл глаза и отчетливо услышал тиканье своих часов.

Я слушал его примерно минуту. Рамон Эррера не шевелился. Я прикинул, что сейчас, должно быть, без четверти двенадцать. До Картахены два часа. В следующую секунду корабль словно повис в воздухе. Я высвободил руку, чтобы посмотреть, сколько времени, но не увидел ни руки, ни часов. Впрочем, волны я тоже не увидел. Я лишь почувствовал, что корабль переворачивается и ящики, за которые я держался, разносятся в разные стороны. В мгновение ока я вскочил на ноги, вода была мне по шею. Я увидел позеленевшего Луиса Ренхифо, который молча, выпучив глаза, пытался выбраться из воды. Наушники он держал в вытянутой руке. Тут волна накрыла меня с головой, и я поплыл кверху.