Карл Май - Робер Сюркуф

— Все ордена упразднены. Ты принял гражданскую присягу?

— Нет. Моя присяга — единственно на верность святой церкви.

— Ну, ладно, разберемся… — сказал полковник и, повернувшись к моряку, продолжил: — Сюркуф? Я уже где-то слышал это имя! Ах да, тебе знакомо название «Бегун»?

— Знакомо. Это английский посыльный корабль, который я должен был провести через рифы, имея, однако, умысел посадить его на мель, что мне и удалось.

Полковник окинул молодого человека беглым просветленным взором.

— Так, значит, это был ты? В самом деле? А знал ли ты, гражданин Сюркуф, что твоя жизнь висела на волоске?

— Да, знал. Но не вести же мне было врага в нашу гавань! Едва «Бегун» ткнулся в скалу, я тут же перемахнул через борт и благополучно добрался до суши, хотя пули вокруг моей головы жужжали, как пчелы. Англичане плохо стреляют, гражданин полковник, очень плохо!

— Ну что ж, не далее как через день мы выясним, правду ли ты сказал. А почему ты вступился за священника, который не пожелал принять гражданскую присягу?

— Потому что это был мой долг. Я — католик. Я даже выпил с ним за здоровье святейшего папы.

— Какая неосмотрительность! И зачем тебе это понадобилось? А что еще ты мне расскажешь, гражданин Сюркуф? Я вижу, ты тут покалечил нескольких солдат.

— Да, ножкой от стола.

— Ну ладно. Дело будет расследовано, и виновные наказаны. Но вы оба пока задержаны. Вас доставят в Боссе. А с другом своим Жюно, гражданин Сюркуф, ты увидишься, я обещаю.

Маленький офицер круто повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Минуту спустя он скакал вместе со своими спутниками дальше: рекогносцировка продолжалась.

Меж тем в маленький зал вошли трое военных, объявившие, что будут сопровождать Сюркуфа и брата Мартина в Боссе.

— Не возражаю, — сказал Сюркуф. — Боссе так и так — цель моего путешествия.

— А моего — нет, — отозвался брат Мартин. — Мне надо в Систерон.

— Ты сможешь пойти туда и завтра. А пока будешь моим гостем в Боссе. Но сперва мы выпьем с этими тремя храбрыми гражданами по стаканчику доброго вина. Этот руссийон мне определенно нравится. И потом, должен же я расплатиться за поломанный стол.

После непродолжительного марша по расквашенной под дождем дороге обоих задержанных привели к дому, где расположился со своим штабом главнокомандующий, генерал Карто, и заперли в узкой темной каморке, единственное окошко которой было закрыто ставнями.

— Ну вот, тут мы и бросим якорь, — сказал Сюркуф. — Жаль только, что нет здесь ни подвесной койки, ни перины. Впрочем, не стоит расстраиваться — ведь все равно нам на этих коечках не поваляться: надо думать, нас скоро выпустят.

— Я на это не надеюсь, — вздохнул брат Мартин.

— Нет? Почему?

— Ты что, не знаешь, гражданин Сюркуф, что сейчас во Франции нет большего преступления, чем противиться воле Конвента? Я вижу, что настали для меня черные дни, но все равно останусь верен своему обету.

Сюркуф схватил своего товарища по несчастью за руки и горячо, взволнованно, совсем иным тоном, чем до сих пор, сказал:

— Господь да воздаст тебе, брат Мартин! Нашему отечеству нужны такие люди, которые идеи свои чтут выше, чем сиюминутные политические выгоды. Не за горами время, когда Франции потребуются сильные души и крепкие руки, чтобы наш народ занял достойное место среди других наций. Будут великие битвы, прольются реки крови, будет титаническая борьба одного против всех. Не вешай нос, брат Мартин! Надо быть добрым и веселым, надо заранее готовиться к боям, чтобы каждый знал, где его место, когда придет время помериться силами. Я — сын отечества, и мой долг оставаться верным ему во всех бедах и опасностях. Поэтому я еду в Тулон, чтобы сделать последнюю попытку. Я поговорю с этим полковником Бонапартом, может, и добьюсь здесь того, что в других местах у меня не получилось.

Священник удивленно посмотрел на моряка. Этот молодой человек прямо на глазах стал совсем иным: веселый, беззаботный юнец превратился вдруг в зрелого мужчину, чьи глаза пророчески всматривались в даль, чьи вдохновенные слова зажигали душу, чьи помыслы были направлены к великой цели.

Дверь отворилась. Вызвали Сюркуфа, чтобы отвести его к генералу. Вернулся он не скоро. Потом увели брата Мартина. С ним разобрались быстро. Его спросили, готов ли он принять гражданскую присягу, и, когда он решительно отказался, сообщили, что вынуждены поступить с ним, как с изменником. И Сюркуф поинтересовался, что он намерен теперь предпринять.

— А что я должен предпринимать? Я — человек слова, но со мной будет то же, что и со многими другими — меня отправят в Париж, а там, сам знаешь…

— Этого не случится, не будь я Робер Сюркуф!

— Как ты сможешь мне помочь? Ты ведь и сам — арестант!

— Теперь уже ненадолго. Генерал хотел только удостовериться, эмиссар я или нет. Стоило ему выяснить, что я — честный моряк, речь пошла лишь о тех легких тумаках, которыми я сдерживал натиск добрых граждан солдат. Об этом, однако, как мне дали понять, должен еще высказаться полковник Бонапарт. Итак, я скоро буду на свободе.

— Ни один человек не может с уверенностью ничего сказать даже о завтрашнем дне… — начал было брат Мартин, но договорить не успел.

Дверь снова отворилась, и в камеру вошел гренадер, в котором Сюркуф узнал своего друга Жюно. В этот день он был еще простым солдатом, но скоро должен был стать уже сержантом. При обстреле Тулона Наполеон диктовал ему приказ, и рядом с ними о землю ударилось пушечное ядро и обдало грязью бумагу.

— Великолепно! — вскричал Жюно. — Теперь не надо присыпать чернила песком[10]!

Эти слова понравились Наполеону, и он никогда больше не упускал Жюно из вида. В 1804 году Жюно стал уже дивизионным генералом и комендантом Парижа.

Гренадер этот, и не помышлявший даже о том, что будет некогда носить герцогскую корону, очень обрадовался встрече со своим другом Сюркуфом. Он узнал, что тот хлопотал о должности на военном флоте и что генерал Карто тоже отказал ему в этом. Жюно не мог сделать для друга ничего, кроме как хоть немного скрасить его арестантское бытие: он позаботился о еде, питье и свечах. Затем он предоставил обоих своей судьбе.

Лишь к вечеру следующего дня пришел ординарец, которому было приказано доставить моряка к Бонапарту. Полковник находился не в Боссе, а за пределами городка, на позиции, с которой обстреливали укрепления Тулона.

Этот город предательски капитулировал перед объединенной англо-испанской эскадрой под командованием адмирала Худа, и Конвент прилагал колоссальные усилия, чтобы отбить обратно этот крайне важный плацдарм. К сожалению, генералы Карто[11] и Доппе[12] оказались к этому не способны. И не удивительно — первый был художником, второй — врачом. Им бы в студию или в лазарет, там они были бы на месте, а не здесь, перед мощными вражескими укреплениями первоклассной крепости. Потому-то и послали им на помощь молодого Наполеона Бонапарта.