Святослав Пелишенко - Хождение за два-три моря

— Греки такой народ, что тоже своей выгоды не упустят. О красоте люди думали. А теперь забыли!

Помолчав, Данилыч мог заговорить о международной политике, обнаруживая превосходный здравый смысл, или перескакивал вдруг на какую-нибудь рыбацкую историю. Истории были ветхозаветные — об ушедшем обилии «белой рыбы», о черноморской акуле — катране, сломавшей кормовую банку, — и часто жестокие:

— Запросто утонуть могли. Кто ж в лодке бьется! Дед старый, я малый, а те двое как сдурели…

— А из-за чего началось?

— Белая шла, скумбрия. Коля — толстый, губастый, говорил басом — он вообще снасти отличные вязал. Самодур поднимет — полный, — вот оно! — а тот, чернявый, злится, взял и пихнул под локоть. Картина! Крючок у Коли в губе застрял, ниже висит скумбрия, одна качалка здоровая прямо в рот лезет, а он руками водит и не знает, за что хвататься: или кровь унимать, или скумбрию снимать…

— Сразу много возможностей, — в скобках заметил Сергей.

— Да… А деда кричит — я ж старый человек!.. Вы ж меня утопите!..

— Погодите, Данилыч! — знакомое слово «Деда» заставило меня вздрогнуть. — Ваш дед лоцманом был, а не рыбаком. Нам тетя Патя говорила…

— То родной дед. А Дедой я старика одного звал. В основном он меня морю учил, вот оно…

Бывают же совпадения!.. Вначале я удивился, но потом, подумав, решил: все правильно. Наверное, у каждого мальчика был свой Деда, учивший реке, или степи, или горам. По специальности «море» Данилыч давно сам перешел в разряд учителей. Мальчики растут, мужают, потом старятся — и рано или поздно становятся Дедами для новых мальчиков.

По-видимому, Цимлянское море напоминало капитану Днепро-Бугский лиман, его родные места. К середине дня берега стали выше и немного сошлись. От Волгодонска до этого узкого места, цимлянской талии, «Гагарин» прошел километров семьдесят — успеем или не успеем? Шкипер продолжал добродушно болтать. За этот день я многое узнал о его юности.

Собственно, мы вправе гордиться. Между людьми разных возрастов дружба не такая уж редкость; реже возникает дружба наравне. Возможность высказать все, что думаешь, не заботясь о том, какое это произведет впечатление, — ее первый признак. Мы занимались всего лишь болтовней, но что с того? Так называемые «сокровенные мысли» вовсе не о судьбах мира; в семье о проблемах буддистской философии не говорят. И когда Данилыч вспоминал, что его отец стограммовый граненый стаканчик называл «севастопольским шалабаном», я гордился доверием шкипера не меньше, чем если бы он излагал свое жизненное кредо.

Он стал насмешливей, резче. Часам к пяти вопрос о том, кто будет готовить обед, назрел и повис в воздухе. Сергей задумался:

— М-минуточку! Такое чувство, что очередь Баклаши…

— «Шестое чувство моряка», — довольно ехидно заметил Данилыч. Помолчали.

— Какое это? — недоверчиво спросил судовой врач.

— Ну, у всех людей зрение, слух… всего пять. А у моряка, говорят, есть еще шестое: чувство, что могут заставить работать.

— М-минуточку! А кто позавчера картошку чистил — Баклаша?

— Не нужно делать из меня дурака, — загорячился и я.

— М-минуточку? Ч-шшш?..

— Если ты хочешь делать из кого-то дурака…

— Вы неплохие ребята, — с неожиданной серьезностью перебил шкипер, и я понял, что должно последовать нечто неприятное, — веселые, образованные… вот оно. Но должен сказать: до хрена еще не хватает.

Раньше он так не сказал бы, так прямо и коротко. Неделю назад была бы прочитана лекция, где в третьем лице, обиняками осуждается леность «тех, кто не хочет идти на яхте». Я вспомнил все изменения, которые произошли с капитаном в этот день. Он стал мягче — и резче; говорить стал больше — и короче; стал насмешливей, доверчивей, проще, ехидней… Противоречий не было: просто после отъезда Дани мы стали ближе. Со всеми вытекающими последствиями.

И вот что любопытно: когда из Таганрога уехал Саня, в отношениях экипажа мало что изменилось. Но стоило расстаться еще и с мастером по парусам, и сложившаяся иерархия коллектива рассыпалась. Даня — капитанский сын; однако капитан его не выделял. Скорее Даня был младшим, беспутным, любимым сыном команды. Это очень важная должность, ибо какая дисциплина может быть в коллективе без тех нерадивых, кого необходимо с любовью воспитывать?

Теперь, кажется, на Данино место претендовал Сергей. Поторговавшись еще полчаса, он нехотя полез в камбуз.

— Сварю плов из мидий! — донеслось изнутри.

Я ухмыльнулся. Консервированный плов нужно было не «варить», а только разогреть, но я прекрасно знал, что осталось всего две двухсотграммовые банки. Сергей открыл их, вывалил содержимое на сковороду и долго, грустно рассматривал кучку риса.

Он соразмерял величину кучки и своего аппетита.

— Вари борщ, — злорадно посоветовал я.

— Не люблю борща, — мрачно бросил врач-навигатор и, прижатый к стене, начал проявлять чудеса изобретательности.

— Я вылью туда яйца, — сказал он, веселея на глазах.

— Это хорошо, — поддакнул я: мне стало интересно.

Сергей вылил на сковороду четыре яйца и размешал; плов склеился и приобрел грязно-желтый цвет, но больше его не стало. Врач-навигатор не смутился: он мелкими кусками нарезал сыр.

— Это будет ирландское рагу, — сообщил он уже совсем радостно. За сыром последовали помидоры, лук и тушенка.

— Какую кладешь? Свиную? — забеспокоился шкипер.

— Говяжью, — соврал Сергей. Дело в том, что капитан, словно мусульманин, свинину не ел — вернее, ел с удовольствием, но только когда мы выдавали ее за говядину.

Ирландское рагу набирало силу. С каждым новым ингредиентом мрачность повара как бы переходила на сковороду: его лицо теперь сияло чистой, вдохновенной радостью, а блюдо приобрело неповторимый вид закваски для изготовления дешевого самогона. Заинтересовавшись, подошел шкипер, посмотрел, помолчал…

— Добавь помидоров. Хуже не будет, вот оно…

Сергей охотно добавил: он искренне увлекся. Из камбуза доносилось счастливое бормотание и скрежет открываемых банок. Наконец рагу предстало перед нами во всей красе. Жидкое месиво с неожиданными разноцветными вкраплениями напоминало горячий, плохо размешанный клейстер.

— Вкусно? — спрашивал Сергей. — Лично я давно не ел с таким удовольствием!

Мы с Данилычем только хмыкнули. Как ни странно, клейстер и вправду был вкусен, а по калорийности далеко превосходил рацион небогатого космонавта. Но не говорить же об этом повару!

— Ничего… пока, — осторожно заметил шкипер.

— Сначала ничего, — подхватил я. — Это как яд Екатерины Медичи: полгода все хорошо, а потом начинаешь чахнуть.