Cecil Forester - Лейтенант Хорнблауэр

– Малый шлем, – сказал Парри, и игроки в молчании занялись своими мелками. Два тихих слова прозвучали так же отчетливо, как две склянки полуденной вахты. Хорнблауэр подснял колоду, и следующий за ним игрок раздал карты; игра продолжалась все в той же медлительной тишине. Буш не видел в ней ничего завораживающего. Сам он предпочел бы игру, где можно горевать о проигрыше и шумно радоваться выигрышу, желательно, чтоб выигравшего, определяла одна карта, а не все пятьдесят две. Нет, он не прав. Было в этом свое ядовитое очарование. Опиум? Нет. Эта молчаливая игра походила на тихий звон скрещиваемых шпаг, так не похожий на грохот ударяющий друг о друга абордажных сабель, но такой же смертоносный. Шпага, пронзающая легкие, убивает так же – нет, вернее, чем абордажная сабля.

– Короткий роббер, – заметил Парри. Молчание было нарушено, карты в беспорядке лежали на столе.

– Да, милорд, – сказал Хорнблауэр.

Буш, все примечавший внимательным взглядом, заметил, как Хорнблауэр запустил руку в нагрудный карман и вытащил тонкую пачку однофунтовых бумажек. Буш заметил также, что, когда он расплатился, в карман вернулась одна-единственная бумажка.

– Фортуна необычайно жестока к вам, – заметил Парри, пряча выигрыш. – Те два раза, что вы сдавали, вскрытый вами козырь оказывался у вас единственным. Не припомню случая, чтоб сдающему дважды подряд доставался единственный козырь.

– Если играть достаточно долго, милорд, – сказал Хорнблауэр, – может выпасть любая мыслимая комбинация карт.

Он говорил с вежливым безразличием, которое заставило Буша на минуту подумать, что, может, проигрыш не так и велик. Тут он вспомнил одинокую бумажку, которую Хорнблауэр сунул в карман.

– И все же редко приходится наблюдать такое устойчивое невезенье, – сказал Парри. – При том, что играете вы превосходно, мистер… простите, пожалуйста, но ваша фамилия ускользнула от меня, когда нас представляли.

– Хорнблауэр, – сказал Хорнблауэр.

– Ах да, конечно. Почему-то ваша фамилия мне знакома.

Буш быстро взглянул на Хорнблауэра. Никогда не было у того такой прекрасной возможности напомнить члену Адмиралтейского совета, что его не утвердили в звании капитан-лейтенанта.

– Когда я был мичманом, милорд, – сказал Хорнблауэр, – меня укачало на якорной стоянке в Спитхеде. Я полагаю, об этом говорили.

– Похоже, я слышал о вас по какому-то другому поводу, – ответил Парри. – Но мы отвлеклись от того, что я собирался сказать. Я собирался выразить сожаление, что не могу немедленно дать вам реванш, хотя был бы счастлив случаю вновь наблюдать вашу игру.

– Вы слишком добры, – сказал Хорнблауэр, и Буш сморгнул. Он моргал с тех самых пор, как Хорнблауэр сознательно упустил такую блестящую возможность. В последних словах чувствовалась ироничная горечь, и Буш боялся, как бы адмирал ее ни заметил. Но к счастью, адмирал знал Хорнблауэра не так хорошо, как Буш.

– К сожалению, – сказал Парри, – я обедаю с адмиралом Ламбертом.

Это совпадение заставило Хорнблауэра на минуту стать человеком.

– С адмиралом Ламбертом, милорд?

– Да. Вы его знаете?

– Я имел честь служить под его началом на Ямайке. Вот мистер Буш, он командовал десантом со «Славы», добившимся капитуляции Санто-Доминго.

– Очень приятно, мистер Буш, – сказал Парри. Было очевидно, что если ему и приятно, то не чрезмерно. Член Адмиралтейского совета может почувствовать неловкость, когда ему представляют безработного лейтенанта с выдающимся послужным списком. Парри, не теряя времени, повернулся к Хорнблауэру.

– Я хотел бы, – сказал он, – убедить адмирала Ламберта вернуться сюда со мной после обеда, чтобы мы могли предложить вам реванш. Найдем мы вас здесь в таком случае?

– Сочту за честь, милорд. – Хорнблауэр поклонился, но Буш заметил, что он машинально потянулся пальцами к почти опустевшему нагрудному карману.

– Тогда не будете ли вы так любезны заключить предварительную договоренность? За адмирала Ламберта я ручаться не могу, но приложу все усилия, чтоб его убедить.

– Я обедаю с мистером Бушем, милорд. Но я последний, кто будет возражать.

– Значит мы, насколько можно, условились?

– Да, милорд.

Парри удалился в сопровождении флаг-адъютанта (тот сидел за столом четвертым) с достоинством и торжественностью, которые пристали пэру, адмиралу и члену Адмиралтейского совета. Хорнблауэр широко улыбнулся Бушу.

– Как вы думаете, не пора ли и нам пообедать? – спросил он.

– Пора, – ответил Буш.

Харчевню на Боад-стрит держал одноногий моряк. Помогал ему сын-подросток. Два лейтенанта уселись на дубовые скамьи у низкого дубового стола, поставили ноги в опилки и заказали обед.

– Эль? – спросил мальчик.

– Нет. Эля не надо, – сказал Хорнблауэр.

Поведение мальчика недвусмысленно показывало, что он думает о флотских джентльменах, которые едят четырехпенсовое дежурное блюдо и ничем его не запивают. Он швырнул на стол тарелки с едой: вареное мясо (мяса было немного), картошка, морковка, пастернак, перловка и пол-ложки горохового пудинга – все это плавало в жидкой подливке.

– Но голод утоляет, – сказал Хорнблауэр.

Может так оно и было, но Хорнблауэр, судя по всему, уже давно не утолял голод. Он начал есть с напускным безразличием, но с каждой ложкой аппетит его рос, а выдержка ослабевала. С невероятной быстротой он опорожнил тарелку, начисто вытер ее хлебом и съел хлеб. Буш и сам ел не медленно, и для него оказалось неожиданностью, что Хорнблауэр съел все подчистую, а его тарелка только наполовину пуста. Хорнблауэр нервно засмеялся.

– Когда ешь один, появляются дурные привычки, – сказал он. Неловкое объяснение – он был явно смущен.

Чтобы исправить впечатление, Хорнблауэр с величественным видом откинулся на спинку скамьи и в довершение картины сунул руки в боковые карманы сюртука. Вдруг он изменился в лице. Щеки, и без того не пышущие румянцем, побелели совсем. В глазах появился испуг, даже ужас. Буш встревожился: он решил, что у Хорнблауэра удар, и только после этой первой мысли связал перемену в лице своего друга с тем, что тот сунул руки в карманы. Но даже человек, обнаруживший в кармане змею, не придет в такой дикий ужас.

– В чем дело? – спросил Буш. – Бога ради…

Хорнблауэр медленно вытащил из кармана правую руку. Некоторое время он держал ее зажатой, потом медленно-медленно, неохотно, как человек, боящийся своей судьбы, разогнул пальцы. Ничего страшного – на ладони у него лежала серебряная монетка.

– Не из-за чего переживать, – сказал Буш в полном изумлении. – Я и сам был бы не прочь найти в кармане полкроны.

– Но… но… – запинался Хорнблауэр.