Юрий Давыдов - Капитаны ищут путь

Офицеры приложили к глазам подзорные трубы. Ведь с утра реют морские птицы, а это верная примета близкой земли. Во-он они фрегаты и фаэтоны… Первые парят легко, разбойно высматривая рыб; вторые, вытянув длинные красные хвосты, сильно и часто машут крыльями.

И вдруг – неистовый крик:

– Бере-е-ег!

Поросший кустарником островок. Он окружен острыми зубьями коралловых рифов, в рифах кипит бурун. Островок схож с тем, что некогда описал голландец Скоутен. Скоутен назвал его Собачьим. Однако… однако означил его вовсе не на этом месте.

Широта, определенная Коцебу, разнится от Скоутеновой на двадцать одну минуту…

Душные тропические дни сменяются звездным блистанием. Гремят грозы, гуляют ветры. Птицы, птицы – вот кто настораживает моряков.

– Бе-е-рег! – кричат с мачты.

Да, на зюйд-весте темная полоска мили в три, не больше. И тут уж прочь сомнения, никто, ни единая душа не заикалась об этом островке. Твой он, капитан Коцебу.

Кокосовые пальмы клонили вершины: добро пожаловать! Но как «пожаловать»? Как проскочить гибельный бурун? Пойди-ка рискни, и океан шваркнет судно о коралловые рифы, а тогда уж, понятно, «со святыми упокой…».

Двое смельчаков, сняв шапки, вытянувшись во фрунт, просят дозволения достичь берега вплавь.

– Вплавь? – переспрашивает капитан. – Гм! Меня удивляет ваша отвага, ребята. – С минуту он пристально глядит на матросов. – Ну что ж…

Сгрудившись, притаив дыхание, «рюриковичи» следят за храбрецами. Те вымахивают саженками. Вот скрылись, исчезли, пропали из виду… Но вот показался один, потом и другой. Смотрите! Смотрите! Они выбрались из воды, они выходят на берег. Живы, здоровы, черти! Ура!

И вернулись они тоже вплавь, вторично одолев ярость буруна. Перевели дыхание, рапортовали: берег, кажись, обитаем. Обитаем? О, Коцебу не может медлить, никакими силами не удержать его на бриге. Он велит спускать шлюпки. Зовет с собой Шишмарева, ученых зовет. Шишмареву любы мореходные фортели, а вот ученым… да-а, те уж следуют за Отто Евстафьевичем с некоторой оторопью.

Все ближе берег. Грохот наката глушит голоса. По знаку Коцебу десять саженей троса скользнуло в воду. Позади, неподалеку от шлюпок, дышал на волне плот. Давешние пловцы опять прыгнули в воду, прихватив толстый трос; плывут, трос тянется за ними, разматывается.

Вот они опять на берегу – крепят трос затяжным узлом за стволы двух сросшихся пальм. А другой конец закреплен на плоту. Итак, «сообщение» налажено: становись, брат, на плот, перехватывай трос, сам себя буксируй. А уж там, у берега, уповай на судьбу: бурун легко и мощно подхватит плот, бросит его на рифы, а следующая волна вынесет на береговой песок, такой белый, такой ослепительный, такой мелкий! Переправился… Слава те, господи. И опустевший плот опять подтягивают к шлюпкам, на страх и радость очередному «десантнику».

Тропка – узенький поясок – скользнула в чащу. Но коли есть тропка, стало быть, и впрямь островок обитаем? Уж не притаились ли туземцы за этими рослыми папоротниками, не целят ли копьями из тех вон кустарников, что издают сильный и пряный запах? Гуськом идут моряки, чутко прислушиваясь, крепко сжимая оружие. Идут все дальше… Никого. Ничего. Ни следа, ни крика, ни шепота. Только отодвигается и стихает прибой, все отчетливее и как бы строже шорох пальм.

Э, право, пора и отдохнуть. Ведь блаженство – растянуться на земле! Не на палубе, а на сырой земле, хоть здесь она и суха, как порох. «Привал», – командует капитан. Располагайтесь, господа ученые. Располагайтесь, матросики. И-и, как же это распрекрасно, когда небо сквозит за листвою. С земли-то все милее. И птахи какие-то трещат крылышками, и какие-то чудные, неуклюжие существа с клешнями, как у крабов, взбираются по стволу пальмы, и дышится так легко, так легко, ну благодать, ей-богу!..

И вдруг общий кейф был нарушен матросом Скомороховым. Ойкнул, вскочил ошалело Михайло, озирается, потирает загривок, глаза вытаращил – ни дать ни взять, ему дьявол мерещится. Что такое? Что случилось? Да не ори, объясни толком!

А Михайло тычет пальцем вверх, ругается – и ни в зуб ногою. Ага, вона что! Оказывается, тот самый-то «краб» саданул матроса по шее… кокосовым орехом! И пребольно, как булыжником.

– О-о, пальмовый разбойник, – усмехнулся Эшшольц, грозя пальцем.

Все рассмеялись. Доктор объяснил:

– Да-да, так его в книгах называют.

Скоморохов сжал кулаки: вот ужо он покажет этим «крабам» где раки зимуют.

– Ни-ни, – испуганно остановил его Эшшольц. – Клешни знаешь? Нож острый! Лучше уж без греха: подберем орешки, полакомимся.

– Дельно! – кивнул капитан. – Молоко, братцы, слаще сладкого.

Подобрали орехи, сняли зеленую оболочку, потом тонкую мягкую скорлупу, пригубили – и уж за уши не оттянешь, такой он был, этот прохладный целебный сок. Мотали головами, облизывались, и физиономии у всех одинаковые, как у мальчишек-лакомок.

– Чудо!

– Не древо – царица-а-а.

Недели не было без того, чтобы с салинга не раздавалось: «Бере-ег!» Фаэтоны и фрегаты едва не задевали верхушки мачт. Островитяне в юрких лодках устремлялись навстречу бригу.

В эти апрельские и майские дни восемьсот шестнадцатого года мореходы не знали покоя. Восторг открывателей полнил сердца. Нечто поразительное было в этих островах: зорко оглядываешь горизонт, куда уж зорче, а они все равно являются внезапно. В других широтах острова вырисовывались издали, постепенно. Но там, где теперь шел бриг, была «страна южных коралловых островов». Коралловые островки едва возвышались над уровнем моря. И потому возникали они стремительно. Возникнут, покажут себя – и вот уж пропали за крутым океанским валом. Будто и не были, будто пригрезились. Но корабль на гребне, и опять коралловый остров.

Создали те острова не вулканические силы. Нет, их тихохонько возвели мириады живых организмов и водоросли, известковые водоросли, плавно колышущиеся среди волн.

Отдельная особь коралла-строителя зовется полипом; в старину говорили «цветок океана». Полип и вправду напоминает цветок розовый или бурый, темно-красный или синий, зеленый или лиловый. Полипы-цветы образуют колонии, краса которых, явственная в часы отлива, превосходит оранжерейную. Покорные общему закону, они множатся, стареют и умирают, оставляя блеклые скелетики. Как и все сущее, чтоб жить, кораллы должны уничтожать. Их трепетные щупальца, их нежные венчики терпеливо поджидают добычу – планктон, органические частицы.

Впрочем, не только кораллы возводили островки. Множество растений и животных трудились на этом безмолвном строительстве: зеленые и красные водоросли, раковины моллюсков, из которых выделялась величиною тридакна, обладательница тяжелой раковины и великолепно раскрашенного «плаща»; и панцири морских ежей, и известковые остатки морских звезд и кубышек.

Бесшумно, с молчаливым упорством идет работа кораллов-строителей. И так же молчаливо, упорно работают их недруги – рыбы, сплюснутые с обоих боков, с прихотливо изогнутыми плавниками и крепкими зубами, сверлящие водоросли, губки. У этих разрушителей мощный союзник – океанский прибой. Он дробит полипняк, растирает, как жернова, в белый, блеснящий глаза песок.

И еще одна разительная примета коралловых островов: все они атоллы, все коралловые кольца, внутри которых всплескивают мелководные лагуны. Одни лагуны казались с борта «Рюрика» темно-синими, другие отливали темной зеленью. При сильном накате океанский вал расшибался о рифы, и тогда над лагунами проносилось радужное облако водяной пыли.

Вот о таких днях мечтал лейтенант и кронштадтской осенью, и архангельской зимою, и в светлую весеннюю пору, когда на абоской верфи достраивался «Рюрик». И лейтенант действительно не променял бы свои открытия на «все сокровища мира».

Коцебу знал, что еще не один и не два острова можно сыскать в здешних широтах. Он достал из резного шкафчика Крузенштернову инструкцию, пробежал знакомые едва ли не наизусть строчки:

Двукратное через все Южное море переплытие корабля в разных совсем направлениях бесспорно послужит к немалому распространению наших познаний о сем великом Океане, равно как и о жителях островов, в величайшем множестве здесь рассеянных.

Двукратное переплытие… «Рюрик» еще вернется в южные широты. А теперь, теперь туда, где в холодной мрачности лежат угрюмые мысы, обглоданные злой волною.

Стокгольмские купцы подвели Коцебу: медные листы, поставленные шведами для обшивки брига, за год плавания прохудились.

Медные листы «Рюрику» отдала «Диана», знаменитый корабль Василия Головнина. Ветхий шлюп давно стоял на мертвых якорях в Петропавловской гавани; с приходом «Рюрика» его час пробил.

Исправляли «Рюрик» без малого месяц. Пора было приступать к поискам Северо-западного прохода, тихоокеанского начала заветного пути. Все, кажется, было хорошо: бриг починен, запасы пополнены, найден алеут-переводчик.