Фредерик Марриет - Корабль-призрак

На этой стене были развешаны мечи и пистолеты разных образцов, а также превосходная коллекция азиатских луков и стрел. Филипп скользнул взглядом по столу, затем по софе, на которой, по словам матери, она сидела в ту страшную ночь, когда появился отец. Швейная шкатулка стояла на столе там, где ее оставила покойница. Упомянутые в записке ключи от шкафов лежали тут же, но напрасно Филипп искал пакет, ничего похожего не было ни на столе, ни на софе, ни на полу. Филипп приподнял шкатулку — уж не под ней ли? — но и там ничего. Он перерыл все ящики стола, перевернул подушки на софе, но письма не было.

Филипп почувствовал, будто с его плеч свалился тяжелый груз. Прислонившись к стене, он произнес вслух:

— Наверное, все это просто пригрезилось моей бедной матушке в страшном сне. Я так и думал. Да, наверное, так и было. Сон был настолько ярок и похож на действительность, что помутил рассудок матери.

Юноша подумал еще немного и пришел к выводу, что размышляет правильно.

«Да, да. Так оно и было. Бедная, милая мама, как тяжко ты страдала! И теперь ты достойно вознаграждена за страдания, ведь ты там, у Создателя!»

Филипп окинул комнату теперь уже безразличным взглядом — ведь он уверился, что вся история с призраком лишь вымысел, — и вытащил из кармана записку, чтобы еще раз перечитать ее.

«…в стенном шкафу, самом дальнем от окна…» — прочел он.

— Значит, там, — сказал он сам себе и, открыв названный шкаф, неожиданно обнаружил там несколько желтых мешочков, в которых, по примерным подсчетам, оказалось не менее десяти тысяч золотых гульденов.

«Бедная мама! — подумал он. — Бестолковый сон обрек тебя на нищету, в то время как ты владела таким богатством!»

Он сложил мешочки на место, предварительно вынув несколько монет на расходы из того, что был наполовину пуст, и тщательно закрыл дверцы шкафа. Затем Филипп осмотрел и второй шкаф. Он открыл его и увидел фарфоровые, серебряные чашки и прочую дорогую посуду. Не притронувшись к ним, он закрыл шкаф и бросил ключи на стол. Узнав, что он неожиданно стал обладателем такого огромного богатства, а также убедившись, что никакого чуда, как внушила себе мать, не было, он приободрился. Такой оборот дела даже обрадовал его. Он опустился на софу и опять погрузился в грезы об очаровательной дочери минхера Путса. Как часто бывает, когда мы остаемся наедине с собой, он начал строить воздушные замки — ведь из них и состоит земное счастье. Часа два он предавался этому приятному занятию. Потом мысли его вновь обратились к матери и ее внезапной кончине. Он поднялся на ноги и торжественно произнес:

— Милая, нежная, добрая мама! Здесь ты сидела, устав от ночного бдения; здесь ты думала об отце и опасностях, подстерегавших его; здесь ты изнуряла страхом свою душу; здесь ты ожидала возможного несчастья, пока тревожный сон не принес с собой то ужасное видение! Да, так, наверное, и было. На полу все еще лежит шитье, которое выпало из твоих рук, а ты даже не заметила этого. Вместе с этой работой окончилось и твое земное счастье!

Слезы брызнули из глаз Филиппа и покатились по щекам. Он нагнулся, чтобы поднять шитье, и продолжал твердить:

— Милая, нежная, любимая мама! Как долго ты… Боже мой! — вскрикнул Филипп, приподняв шитье. От неожиданности он резко дернулся и опрокинул стол. — Боже милосердный! Властелин этого мира и вечного покоя! Вот оно! Вот это ПИСЬМО!

Юноша задумчиво сложил руки на груди и склонил голову. Последние слова он пробормотал сдавленным голосом.

Да, письмо призрачного Вандердекена лежало на полу, его скрывало шитье. Если бы Филипп нашел его сразу, как только вошел в комнату, когда он был готов к любой неожиданности, то он незамедлительно взял бы его в руки, но теперь, когда он убедил себя, что все это лишь плод воображения матери; теперь, когда он удостоверился, что ничего сверхъестественного здесь не происходило; теперь, когда он уже предвкушал будущий покой и счастье, находка оказалась для него ударом, и он, словно громом пораженный, застыл на месте. Замки, которые он строил еще пару часов назад, рухнули, и гнетущие предчувствия охватили его душу. Наконец он собрался с духом, поднял злосчастное письмо и бросился вон из роковой комнаты.

— Я не могу читать его здесь! Я не хочу читать его здесь! — выкрикнул он. — Нет! Лишь под высокими сводами оскорбленных небес я смогу понять, что же написано в этом ужасном послании!

Филипп надел шляпу и в смятении выбежал из дома. Потрясенный до глубины души, он и сам не знал, куда держать путь.

Филипп брел, не разбирая дороги, судорожно сжимая в руке письмо. Его зубы были плотно стиснуты. Несколько успокоившись, уставший юноша опустился на скамейку и устремил долгий взгляд на конверт, который держал теперь обеими руками на коленях. Он перевернул пакет, его скрепляла черная печать.

«Я все еще не в силах прочитать письмо», — тяжко вздохнув, он поднялся и побрел наугад дальше.

Солнце склонилось почти к самому горизонту. Филипп остановился и долго смотрел на заходящее светило, пока не потемнело в глазах.

«Мне кажется, что солнце — это глаз Божий. Может быть, так оно и есть на самом деле? — подумал юноша. — О, Боже всемогущий! Почему среди многих миллионов людей лишь мне одному выпал жребий выполнить столь ужасную миссию?»

Филипп окинул взглядом окрестности, выбирая место, где бы, укрывшись от посторонних взглядов, он смог сломать печать и прочитать наконец послание из мира духов. Невдалеке вдоль межи тянулись густые заросли кустарника. Он забрался в чащу, чтобы никто не увидел его, и еще раз взглянул на заходящее солнце. На душе у него становилось спокойнее.

— Это воля Божья! Она должна быть исполнена! Это моя судьба, и я должен следовать ей! — произнес он.

Филипп прикоснулся пальцами к печати. Кровь застыла у него в жилах при мысли, что отнюдь не теплая рука живого человека передала матери это послание и что там хранится тайное покаяние мятежного духа, его отца! Там, в этом письме, заключена единственная надежда его несчастного отца, чью память юношу приучили уважать. «Какой же я трус! Потерять столько времени! — размышлял Филипп. — Ведь теперь мне не хватит солнечного света, чтобы прочитать письмо, еще немного, и солнце закончит свой дневной путь! Что же стоящего я сделал сегодня, чтобы оправдать свое существование?»

Юноша вновь обрел отвагу Филиппа Вандердекена. Он хладнокровно сорвал печать, на которой стояли инициалы отца, и прочел:

«Катарине. Одному из достойных сострадания призраков, которым суждено проливать слезы за злодеяния, содеянные рожденными из пыли, разрешено сообщить мне тот единственный путь, следуя которым можно облегчить мою жуткую участь. Если мне доставят на палубу моего собственного корабля священную реликвию, над которой я дал свою злополучную клятву, и я смиренно поцелую ее и уроню на ее священное древо слезу раскаяния, тогда я смогу с миром отойти в вечность! Как это может быть осуществлено и кто возьмется за выполнение столь губительной миссии, не ведаю. Катарина, ведь у нас есть сын! Нет! Никогда не рассказывай ему обо мне! Молись за меня и… прощай!