Карл Май - Робер Сюркуф

Когда наступил вечер, коммодор Хартон явился к дядюшке Кардитону. В таверне было пусто. Покидать своих близких ради привычного стаканчика ни у кого в этот час не было ни времени, ни желания.

— Ну как, все в порядке? — спросил хозяина Хартон.

— Как договорились.

— А там, в банке?

— В верхних помещениях поставили сторожей, но вниз они не спускаются. Впрочем, канонада столь оглушительна, что никому вашу работу все равно не услышать. Людей-то у вас достаточно?

— Да. Отпирайте подвал, они сейчас подойдут. А дальше уж не ваше дело.

— Вот ключ. И клянусь, что кто-кто, а уж я вам докучать не буду. Скажите мне только еще, как с теми парнями? Берете вы их на борт?

— Да, одиннадцать душ. Правда, очень уж они зеленые, в матросском деле вовсе не сведущие, в море идут только потому, что земля под ногами горит. Но рад тому, что хоть таких получил. Другим и этого не досталось, а девятихвостка[17] — лучший учитель.

— На сегодняшнюю операцию вы их с собой, надеюсь, не взяли?

— Еще чего! Ненадежные они для этого, вот что я вам скажу. Иное дело — мои смоляные куртки[18]. На этих я уж точно могу положиться.

Хартон взял ключ и направился к двери. Хозяин с довольной улыбкой покачал головой ему вслед, бормоча себе под нос:

— Будет тебе представление, старый мошенник!

Немного погодя с улицы послышался шум шагов, а еще минуту спустя в таверну вошел Робер Сюркуф.

— Готово! — засмеялся он. — Сидят как миленькие. А теперь, дядюшка Кардитон, дай нам по доброму глотку, и мы тронемся.

— Прочно заперли?

— Мы привалили к дверям столько бочек, что назад из подвала Хартону и его людям ни за что не выбраться. А из банка их примут как полагается. Об этом я тоже позаботился. Их там более двух десятков, стало быть, «Курочка» осталась совсем голенькой, и я не сомневаюсь, что наша проделка удалась.

— Вы сразу же выходите в море?

— Нет, Сюркуф — не взломщик, орудующий под покровом ночи. Я покину гавань при свете дня, с французским флагом на мачте.

— Ну знаешь, это не отвага, а прямо-таки безумие!

— Тем надежнее все получится. Спасибо за помощь, дядюшка Кардитон. Скоро ты услышишь о нас!

В передней их ждало десятка три парней, еще днем собравшихся на верхнем этаже. Они выпили за удачу своего замысла и попрощались с хозяином.

Вся ватага во главе с Сюркуфом направилась к морю. У берега безо всякой охраны стояли шлюпки, на которых пришел Хартон со своими матросами. Люди Сюркуфа сноровисто заняли места на банках и погребли к бригантине. На борту ее кто-то насвистывал песенку. Сюркуф узнал условный сигнал.

— Эй, на бригантине! — крикнул он.

В ответ на корабле кто-то свесился через релинг, и голос Берта Эрвийяра спросил:

— Эй, на шлюпках! Что за люди?

— Свои! — ответил Сюркуф.

— Слава Богу! Спусти-ка трап, сынок. Капитан идет!

Прибывшие поднялись на борт и вытянули наверх шлюпки. Берту Эрвийяру удалось заманить оставшуюся часть команды Хартона в трюм и запереть там. Бригантина без боя оказалась в руках Сюркуфа. Подробный осмотр судна показал, что оно прекрасно снаряжено. Теперь оставалось решить труднейшую часть дела — вывести корабль в море.

Ночью несколько кораблей попыталось незаметно проскользнуть мимо французских батарей, но канониры были бдительны и не дали себя провести. Сюркуф, как и задумал, оставался пока на месте. От курьера, посланного им в таверну, он узнал, что англичанин при попытке взлома банка, как и предполагалось, был схвачен охраной.

Наконец, поздним вечером адмиральский корабль подал судам, все еще находящимся в гавани, сигнал немедленно уходить в море. И сразу же команды французских военных кораблей, принимавших участие в восстании против Конвента, начали покидать свои корабли, чтобы укрыться на английских судах. При виде этого у Сюркуфа сжались кулаки.

— Вероломные трусы! — сказал он своему лейтенанту Берту Эрвийяру. — Мы рискуем жизнью, чтобы отобрать у врага маленькую бригантину, а они бросают на произвол судьбы девять линейных кораблей[19] и четыре фрегата[20] — целый флот, с которым я пустил бы на дно всех этих англичан!

— На грота-рее[21] бы их вздернуть — вполне заслужили! — ответил Эрвийяр. — Одно только утешение, что корабли остались целыми. Конвент быстро введет их в строй.

— Ты так думаешь? А я вот, напротив, уверен, что на каждом из этих кораблей уже горит фитиль.

— Неужели нельзя спасти хотя бы один из них?

— Этого я делать не стану, — покачал головой Сюркуф. — Для маневров на неком корабле у нас слишком мало людей, а наша маленькая бригантина куда больше подходит для моих целей. И я считаю, что в моем положении разумнее увести у врага этот кораблик, чем играть роль спасателя. К тому же за все старания никто мне и спасибо не скажет, а то еще, чего доброго, и нарвешься на неприятность. Я сказал этому полковнику Бонапарту, что французский флаг никнет. Он высмеял меня. Однако уже сегодня начинается траур по нашему военному флоту: морю достанутся тринадцать кораблей стоимостью в несколько миллионов. Этот полковник увидит их объятых пламенем и, может, тогда вспомнит и мои слова.

Сюркуф тяжело вздохнул и зашагал по палубе, торопясь до наступления ночи еще раз тщательно осмотреть все помещения и оснастку, потому что любая, даже самая незначительная, оплошность могла оказаться для них роковой.

День близился к концу, и едва вечерние сумерки стушевали четкие контуры площадей и улиц Тулона, как раздался оглушительный удар, содрогнувший землю и море. Это взорвали главный арсенал. Из цейхгауза взметнулись к небу пять огромных огненных столбов. И тут же вверх по мачтам тринадцати французских военных кораблей побежали, колеблемые ветром, языки пламени.

От жуткой этой иллюминации в городе и гаванях стало светло, как днем. Все, что имело весла и паруса, ринулось прочь, в открытое море, одна только бригантина оставалась спокойно на своем месте. Ее хорошо было видно с захваченного форта, можно было разглядеть матросов, забравшихся на реи и ванты, чтобы посмотреть на огненную панораму. Необъяснимое поведение корабля не осталось, разумеется, незамеченным, однако уразуметь, почему этот странный англичанин не думает о спасении, французы так и не смогли и держали его на всякий случай на прицеле, покуда несколько часов спустя не погасло пламя и тьма вновь не опустилась на море и землю.

Едва рассвело, как Наполеон был уже на господствующей над гаванью батарее. Спать ему прошлой ночью не пришлось, как и стоявшему рядом с ним генералу Дюгомье. Оба они смотрели в подзорные трубы, наблюдая за все еще не взятым фортом Ля-Мальгю. Он казался им покинутым, однако, скорее всего, был предварительно заминирован. Размышляя о своем, Наполеон случайно направил трубу на бригантину, едва проступившую сквозь кисею редеющего тумана.