Уильям Ходжсон - Дом в Порубежье (рассказы)

Как я уже сказал, преследования не было, и на рассвете маленький горбун поразился этому обстоятельству. Он оглядел пустое море и обнаружил на почти спокойной водной глади только тень от суденышка. Возможно, у первого матроса сложилось неправильно впечатление. Не исключено, что прибрежные народы будут потрясены, когда узнают о случившемся. А может быть, так никогда и не узнают. Монастыри, как и другие организации, умеют хранить собственные тайны, иногда. Вероятно, так было и на сей раз. Возможно, они рассудили по-житейски, что, обладая состоянием, им незачем тревожиться о тени — пропавшей монахине. И уж, разумеется, не для того, чтобы позорить свою святую обитель. А уж сатана, конечно, не выдаст и т. д. Все мы способны докончить эту банальную мысль. Или, быть может, все же нашлись настоящие сердца, которые, зная более или менее эту любовную историю, молча сочувствовали или сочувственно молчали. Не слишком ли многого я хочу? Вечером мужчина и женщина стояли на корме, глядя на след от судна, которым правил второй матрос. Впереди, в густеющих сумерках, послышался шум потасовки. Маленький горбатый помощник слегка разошелся во мнениях с первым матросом, который вновь неосторожно употребил вместо «святотатство» схожее слово. И поскольку маленький горбун не унимался, потасовка продолжалась:

— Святотатство, будь я проклят! Какого дьявола…

Его однообразные выкрики заглушали приводимые им физические аргументы. Суденышко плыло навстречу заходящему солнцу, и эта парочка на корме смотрела вдаль, ничего не видя перед собой и держась за руки как двое маленьких детей.

Капитан шхуны, перегнувшись через поручень, с минуту пристально всматривался в даль.

— Дай бинокль, Джок, — сказал он, протягивая назад руку.

Джок, бросив на мгновение штурвал, исчез в небольшом сходном люке. Он тут же вернулся с морским биноклем и сунул его в протянутую руку. Изучив предмет в бинокль, капитан опустил его и протер линзы. «Похоже, там полузатопленная бочка, которую еще кому-то вздумалось разрисовать, — еще раз взглянув, проговорил он. — Круче держи к ветру, Джок, тогда нам удастся получше ее рассмотреть».

Джок повиновался, и вскоре шхуна шла почти прямо на предмет, привлекший внимание капитана. Когда до него оставалось футов пятьдесят, он крикнул юнге, чтобы тот передал отпорной крюк.

Шхуна, поскольку ветер едва дул, приближалась очень медленно. Наконец бочка оказалась в зоне досягаемости, и капитан попытался зацепить ее отпорным крюком. От его толчков она закачалась на водной глади и чуть было, как показалось на мгновение, не ускользнула.

Затем он крепко зацепил крюком привязанную к ней гнилую на вид веревку. Капитан не стал поднимать найденный предмет за веревку, а приказал юнге обвязать его булинем. После того как это было сделано, они вдвоем втащили его на палубу.

Да, это оказался небольшой бочонок для воды, верхнюю часть которого украшала изрядно испорченная надпись — какое-то написанное краской название.

— ДМОС, — с трудом разобрал капитан и поскреб голову. — Взгляни-ка сюда, Джок. Посмотри, может, ты что поймешь.

Стоявший за штурвалом, Джок нагнулся, откашлялся и уставился на бочонок. С минуту он молча разглядывал его.

— Похоже, часть букв смыло водой, — наконец осторожно проговорил он. — Сомневаюсь, что нам удастся хоть что-то прочесть.

— А быть может в конце концов и удастся? — подумав, предположил он. — Правда, придется поломать голову.

— Она пробыла в воде чертовски много времени, — заметил капитан, переворачивая ее вверх дном. — Смотри, сколько тут усоногих! — А затем бросил юнге: — Принеси из рундука топорик.

Пока юнга отсутствовал, капитан наклонил бочонок и сбил часть рачков с днища. Вместе с ними отвалилась и покрытая смолой раковина. Он наклонился и внимательно посмотрел на нее.

— Будь я проклят, если бочонок не осмолили! — воскликнул он. — Его нарочно бросили в море и не хотели, чтобы то, что там находится, было повреждено.

Капитан сбил еще один крупный кусок смолы, покрытый рачками. Затем, повинуясь внезапному порыву, он поднял бочонок и хорошенько встряхнул его. Послышался глухой, слабый стук, словно внутри находился небольшой и мягкий предмет. Тут юнга принес топорик.

— Отойди! — крикнул капитан и поднял топорик. В следующее мгновение он вогнал его в край бочонка, затем порывисто подался вперед, засунул внутрь руку и вытащил небольшой, зашитый в клеенку сверток.

— Не думаю, чтобы здесь было что-то ценное, — произнес он. — Но, полагаю, нам будет что порассказать, когда окажемся дома.

При этих словах он разрезал клеенку. Под ней оказался еще один слой из того же материала, под ним третий, а под ним продолговатый сверток в просмоленной парусине. Когда ее содрали, взору представился черный, цилиндрической формы ящик, оказавшийся на самом деле жестяной банкой, залитой смолой. Внутри нее, тщательно завернутые в клеенку, лежали свернутые в трубку исписанные листы бумаги. Капитан потряс содранную клеенку, но больше ничего не нашел. Он протянул Джоку рукопись и сказал: «Это больше, полагаю, по твоей части, чем по моей. Ты читай, а я послушаю».

— Принеси сюда ужин. Мы с помощником устроимся здесь, ты же встань к рулю… Ну, давай, Джок!

И Джок начал читать.

— «Гибель “Домоседа”».

— «Домоседа»! — воскликнул капитан. — Ба, да он пропал, когда я еще был парнишкой. Дай-ка вспомнить. В семьдесят третьем. Ага, точно. В конце семьдесят третьего он вышел в море, и больше о нем никто не слышал. Во всяком случае, я. Дальше, Джок.

— «Сегодня сочельник. Два года тому назад мы пропали для всего мира. Два года! А кажется, будто двадцать лет прошло с тех пор, как я в последний раз праздновал сочельник в Англии. Сейчас о нас, верно, уже забыли — а это судно числится среди пропавших без вести! Боже мой! При мысли о том, как мы одиноки, я задыхаюсь и у меня теснит грудь!

Я пишу эти строки в кают-компании парусника “Домосед” и почти не надеюсь, что они когда-нибудь попадут на глаза человеку, ибо мы находимся в сердце мертвого Саргассова моря — моря без приливов и отливов в Северной Атлантике. Со сломанной бизань-мачты видно, что до самого горизонта тянутся бесконечные водоросли — коварное, молчаливое и безбрежное пространство, затянутое илом и внушающее омерзение.

По левому борту на расстоянии семи или восьми миль виднеется какая-то бесформенная, бесцветная масса. Ни одному из тех, кто впервые увидел бы его, и в голову бы не пришло предположить, что это остов какого-то длинного заблудившегося судна. Из-за странной надстройки на нем, оно мало напоминает морской корабль. Изучение судна с помощью оптической трубы позволило установить, что ему уже много лет. Сто, а может, и двести. Только представьте! Двести лет посреди этой мерзкой пустыни! Целая вечность.