Юрий Пахомов - Сигуатера

Собаку-рыбу команда не ела, на ужин был приготовлен обычный промысловый окунь. Но, оказывается, существуют так называемые вторично ядовитые рыбы. Токсины, вызывающие отравления рыбами этого типа, содержатся в водорослях. Водоросли поедает промысловая рыба и…

Сигуатера… Неприятное слово. Сигва — на местном наречии назывался моллюск, вызвавший массовое отравление людей в Гаване в конце прошлого столетия.

Вот здесь симптоматика, что называется, била в «яблочко», кроме, пожалуй, горящего моря.

Утешало, что помощь при отравлении ядовитыми рыбами не требовала каких-то особых действий и медикаментов. Промывания с адсорбентом, сердечные средства, покой.

Они теперь уже вчетвером обошли судно. Всего в каютах, кубриках, служебных помещениях было обнаружено восемь больных, трое из них в тяжелом состоянии. Да еще два покойника.

— Значит, так, — сказал Кленкин, — пострадавших в столовую. Выкинуть к черту столы, положим на матрасы.

— Я полагаю, речь идет о живых?

— Ваша ирония неуместна, Виктор Павлович. Я разворачиваю лазарет и начинаю оказывать помощь, а вы обеспечиваете внутрисудовую транспортировку пострадавших. Переведите стюарду, чтобы тащил сюда с камбуза все тазы, ведра, словом, все емкости.

— Это вы мне? — изумленно спросил старпом.

— Вам. Трыков, живо пройдись по офицерским каютам. Может, что есть из медикаментов. У меня один шприц и две капельницы. Мало.

— Есть.

Трыков в каюте старшего помощника нашел аптечку, коробку со шприцами одноразового пользования.

Минут через пятнадцать в столовой траулера был развернут лазарет. Трыков с такой лихостью выбрасывал в коридор кресла, что старпом сказал:

— Гляди, Семен, капиталисты тебе счет предъявят.

— Н-на том свете. Вообще, свет неплохо бы зажечь, не видно ни черта. Н-на такое помещение — три иллюминатора с кулак величиной. Н-не столовая, а кандейка… Я маленько освобожусь, попытаюсь вспомогач запустить.

Больных перенесли в столовую, положили на поролоновые матрацы.

— Ты как себя чувствуешь? — спросил старпом у мальчишки-стюарда.

— Хорошо, господин.

— Тогда пройдем еще раз по судну. Доктор, я отпущу шлюпку и передам капитану, что все пока в порядке. При первой возможности выйдем на связь.

— Согласен.

— Ну-у, если уж вы согласны, лечу пулей.

Трыков быстро освоился в лазарете.

— А в-вот у нас на лодке… Операционную во втором отсеке за-за десять минут разворачивали с доктором. Я стерилизатор врублю, приготовлю доктору мыться, а моряки простынями отсек завешивают. Комплекты стерильного белья с собой брали. Вы заметили, доктор, я и-икать перестал?

— Заметил, заметил. Бери шприцы и вводи тяжелым кофеин, камфару. А я пока капельницу налажу. Остальных промывать, сифонить. Жаль активированного угля мало.

— Думаете, отравление?

— Почти уверен. Почти…

— Чем?

— Возможно, рыбой.

— А вместо активированного угля что сойдет?

— Сбитый яичный белок.

Вернулся старпом. Вид у него был мрачный. Вслед за старпомом в столовую прошмыгнул стюард.

— Слышь, м-малый, — спросил у него Трыков, — у вас в провизионке эти… ко-коки есть?

— Ко-ки? — с изумлением переспросил стюард.

— Ни бум-бум. Яйка, курка…

— Вы уж на эсперанто бы шпарили, Трыков. Все-таки международный язык. Мухамед, — обратился старпом к стюарду на английском, — есть на судне куриные яйца?

— О да, сэр, — рожица стюарда просияла.

Стюард побежал разыскивать яйца. Когда дверь за ним захлопнулась, старпом сказал:

— В машинном отделении еще четверо. Ничего, шевелятся. Одному мне их не дотащить. А как эти?

— Пока трудно сказать, — пожал плечами Кленкин. Коротко взглянул на старпома. Тот был бледен.

«А что, ситуация необычная. Это не шторм, не авария. Такое с непривычки пострашнее…»

— Док, ты готов доложить капитану?

— Минут через двадцать. Закончу вот с тяжелыми. Да и тех четверых посмотреть нужно.

— Режь, коли́ — твое дело. Но капитан там на ушах стоит. — Он вдруг прислушался.

Кто-то брел по коридору, шаря руками по стенам.

Старпом распахнул дверь, посветил фонарем.

В дверном проеме возник плотный, пожилой человек. Темное, с запавшими глазами лицо, седая шотландская бородка. Он с изумлением уставился на Кленкина, перевел взгляд на больных, лежащих на матрацах.

— Кто вы, господа? — спросил он по-английски.

— Русские. Пароход «Солза». Оказываем вам помощь. А вы?

— Бауэр. Механик.

— Почему мы не нашли вас в каюте? — удивился старпом.

Механик усмехнулся.

— Я валялся в ванной. Меня вывернуло наизнанку. Проклятая рыба.

— Проходите, доктор вас посмотрит.

— Я уже ничего, только туман перед глазами. Дайте воды.

«Черт возьми, а ведь я понимаю, о чем они говорят. С перепугу, что ли? — с удивлением подумал Кленкин. — Значит, не зря я вечерами учил английский».

Он налил механику воды в пластмассовый стаканчик.

Механик хлебнул и, выпучив глаза, прохрипел:

— Вы спятили? Это кипяток. Я обжог глотку.

— Кипяток? — удивился старпом. — Откуда у вас кипяток, док?

— Вода холодная. Ему кажется. Симптом отравления.

Старпом похлопал механика по плечу.

— Пейте. Доктор быстро поставит вас на ноги. Нужно попытаться включить вспомогательный двигатель, дать электричество на рефрижераторы и кондиционеры. Без вас нам не справиться.

— А где капитан?

Старпом пожал плечами.

— Понятно. Эта скотина, конечно, пьян. Дайте мне полежать минут десять… После того как я съел эту проклятую рыбу, у меня сразу онемел язык.

Механик тяжело опустился на матрац, лег, закрыл глаза.

Это был не страх, а скорее ощущение постыдной неуверенности в себе. Каменецкий испытывал его всякий раз, когда у него что-то не получалось или он терял контроль над ситуацией.

Еще курсантом мореходки он знал, что обязательно станет капитаном, и потому, когда его однокурсники отправлялись на танцы, он зубрил морское право и английский.

Капитан должен в совершенстве владеть английским, а лучше еще французским или немецким. Морское право он тоже должен знать и всякие там коммерческие штучки-дрючки.

Он шел точно по курсу. Жизнь лишь иногда отклоняла его от цели, и тогда он ложился в дрейф, как судно, потерявшее ход.

В первый раз заколодило во время учебного плавания на парусной баркентине. Выяснилось, что курсант Каменецкий боится высоты. Это было крайне неприятно, словно он обнаружил в своем совершенном, хорошо тренированном теле какое-то скрытое уродство. Нужно было срочно избавляться от страха и так, чтобы никто ничего не заметил. Он попросил, чтобы на вахту его ставили с четырех до восьми утра, в самое гнусное время. Потому охотников поменяться с ним было сколько угодно.