Герман Мелвилл - Тайпи. Ому (сборник)

Как ни лаконичен был приказ удалиться, придворный этикет, конечно, требовал, чтобы мы подчинились.

Мы ушли, отвесив низкий поклон, перед тем как исчезнуть за занавесками из таппы.

Мы покинули королевскую резиденцию, не повидав Марбонны, и, прежде чем перелезть через ограду, расплатились с нашей привлекательной провожатой как посчитали возможным.

Когда мы через несколько минут обернулись, девушку вели назад двое мужчин, очевидно посланных за ней. Надеюсь, она отделалась лишь выговором.

На следующий день По-По сообщил нам, что отдано строгое распоряжение не допускать иностранцев на территорию дворца.

Отчаявшись попасть ко двору, мы решили отправиться в плавание. Ни к чему было дольше злоупотреблять гостеприимством По-По; к тому же, подобно другим матросам, очутившимся на берегу, я начал скучать от жизни на Эймео и мечтать о волнах.

«Левиафан», если верить команде, был неподходящим для нас судном. Но я видел капитана, и он понравился мне. Это был необычайно высокий красивый здоровяк во цвете лет. Его загорелые щеки украшало по темно-красному пятну – несомненно, следы морских попоек. Он был уроженцем острова Мартас-Вайньярд (невдалеке от Нантакета) и – я готов поклясться – настоящим моряком, а не тираном.

Раньше мы предпочитали избегать матросов с «Левиафана», сходивших на берег, но теперь мы намеренно попадались им на пути, чтобы побольше узнать об их судне.

Мы познакомились с третьим помощником, пруссаком по национальности и старым моряком торгового флота – весельчаком с румяной физиономией. Мы привели его к По-По и угостили обедом из жареной свинины и плодов хлебного дерева, с трубками и табаком на десерт. Сведения, полученные о судне, совпадали с моими предположениями. Более славного старого парусника еще не носили океанские волны, а капитан был прекраснейшим человеком в мире. К тому же еды вдоволь; на море ничего не приходится делать, знай посиживай на шпиле и плыви. Единственный недостаток судна заключался в везении: оно было спущено на воду под какой-то злосчастной звездой, и ему не везло в промысле. Вельботы с него спускали то и дело, и гарпунщики нередко подбивали китов, однако ни гарпуны, ни остроги не держались у кита в боку, и матросам «Левиафана» почти никогда не удавалось убить и отшвартовать драгоценную добычу. Но что из этого? Мы будем иметь все удовольствия от охоты за чудовищами, но нам не придется выполнять ту противную работу, которая следует за их поимкой. Итак, ура, в честь берегов Японии! Именно туда направлялось судно.

Надо сказать несколько слов о тех мрачных историях, что мы слышали, когда впервые побывали на «Левиафане». Все они оказались вымыслом, пущенным в ход матросами, чтобы отпугнуть нас и вынудить капитана, пытавшегося пополнить экипаж, подольше пробыть в приятной гавани.

В следующий раз, когда вайньярдец появился на берегу, мы поспешили попасться ему на глаза. Услышав о нашем желании отправиться с ним в море, он захотел узнать, кто мы такие и, прежде всего, откуда родом. Мы сказали, что некоторое время назад покинули на Таити китобойное судно и с тех пор работали – самым усердным образом – на плантации. Что до нашей родины, то моряки не имеют национальности, но если на то пошло, то мы оба американцы. К последнему утверждению капитан отнесся весьма недоверчиво и откровенно сказал нам, что, по его глубокому убеждению, мы оба из Сиднея.

К сведению читателей, капитаны американских кораблей, плавающих в Тихом океане, больше всего боятся сиднейских молодчиков, которые и впрямь всюду пользуются дурной славой. Если на борту какого-нибудь судна в Южных морях вспыхивает мятеж, то зачинщиком в девяноста случаях из ста бывает матрос из Сиднея. На берегу эти ребята тоже ведут себя очень буйно.

Именно поэтому мы старались скрыть то обстоятельство, что состояли когда-то в экипаже «Джулии», хотя мне и претило такое отречение от нашего смелого суденышка.

По той же причине доктор неправильно указывал место своего рождения.

К несчастью, одна часть нашего одеяния – подаренные Арфрети синие куртки – была признана косвенной уликой против нас. Ибо, как ни странно, американского моряка обычно узнают по красной куртке, а английского по синей – в противоположность цвету национальных флагов. Капитан указал нам на это, и мы поспешили объяснить странность. Но напрасно; он, по-видимому, был решительно настроен против нас и в особенности к доктору относился крайне недоверчиво.

Желая придать больше достоверности утверждениям последнего, я как бы между прочим упомянул, что в Кентукки много высоких людей, но тут наш вайньярдец внезапно повернул прочь и не пожелал больше ничего слушать. Совершенно очевидно, он считал доктора чрезвычайно подозрительной личностью.

Поняв это, я решил испробовать, не поможет ли делу свидание с глазу на глаз. И вот как-то днем я застал капитана, когда он курил трубку в доме одного представительного старого туземца – некоего Маи-Маи, который за умеренную плату угощал по-партувайски знатных иностранцев.

Его гость только что плотно пообедал жареной свининой и пудингом из таро; остатки обеда еще не были убраны. На циновке валялись также две бутылки с отбитыми горлышками, от которых исходил запах спирта. Все это казалось обнадеживающим: после хорошего обеда человек приходит в благодушное, дружелюбное настроение и легко поддается уговорам. В таком состоянии, во всяком случае, я застал благородного вайньярдца.

Сначала я сказал, что пришел к нему, чтобы вывести его из заблуждения относительно того, откуда я родом: я, слава Богу, американец и хочу убедить его в этом.

Капитан некоторое время пристально смотрел мне в глаза, обнаружив при этом явную нетвердость взгляда, а затем попросил меня вытянуть руку.

Я исполнил его желание, недоумевая, какое отношение имеет эта полезная конечность к данному вопросу.

Он положил на несколько мгновений пальцы мне на запястье, а затем, вскочив на ноги, с жаром заявил, что я американец каждым ударом моего пульса!

– Эй, Маи-Маи! – воскликнул он. – Еще бутылку!

Когда она появилась, капитан ударом ножа обезглавил ее и приказал мне осушить ее до дна. Затем он сказал, что если я на следующее утро явлюсь к нему на «Левиафан», судовой договор будет ждать меня в каюте на столе.

Все складывалось прекрасно.

Но как быть с доктором?

Я немедленно ввернул легкий намек насчет своего долговязого товарища. Это оказалось совершенно бесполезно. Капитан клялся, что не желает иметь с ним дела – он (то есть мой друг) сиднейская «птичка», и ничто не заставит его (человека недоверчивого) изменить свое мнение.