Майкл Роэн - Преследуя восход

За моей спиной, словно лишившись разума, снова и снова пронзительно кричал Стриж:

— Ogoun Badagris, ou général sanglant!

Я хохотал, как никогда, сметая волков с пути направо и налево, отбрасывая их через плечо на кончике меча, одного лягнул в живот, перепрыгнул через него, когда он согнулся пополам, и нацелился мощным ударом в следующего. Тут раздался громкий треск, и что-то просвистело мимо меня. Один из нападавших привстал на одно колено и устанавливал на руке некое подобие пистолета. Я развернулся и побежал прямо на него. Он еще раз попытался спустить курок, но механизм не работал, и тут я оказался рядом. Вороненая сталь в душе своей осталась железом.

За моей спиной раздался шум. Несколько волков напали на нашу команду как раз в тот миг, когда последний освобождался от пут. Когда я повернулся к ним, один бросил мне в голову топор; я протянул руку, поймал его и пошел на волка с его же оружием. У моих ног катался Пирс, сцепившись с чудовищным волком, пытавшимся задушить его. Я всунул топор в шарившую вокруг руку Пирса, перепрыгнул через них и бросился на остальных, нанося удары двумя руками. Теперь они отскакивали при малейшем моем выпаде, но я был быстрее. Те, кто оказался впереди, падали на тех, кто был сзади, и я резал их, как монолитную массу, отгоняя назад, в объятую ужасом толпу, оттесняя к алтарю. Сколько времени это продолжалось, не знаю, — бешеная музыка рубящего металла, крики, вопли и режущие, колющие удары. Наконец волки дрогнули. Они как сумасшедшие бросились во всех направлениях, и прочие последователи культа помчались за ними к алтарю, ища укрытия у своего хозяина или просто куда-то в ночь. Наиболее дисциплинированные из волков пытались остановить бегущих самыми простыми средствами, а именно избивая ретирующихся, будь то волки или люди. Началась ужасающая свалка. Волки и люди рвали друг друга в куски. Я жадными глотками пил дымящийся воздух и как раз собирался броситься в погоню, как вдруг меня заставил развернуться на каблуках крик — ничей другой голос не мог бы этого сделать.

Это был голос Клэр. Она стояла на коленях, а рядом, распростертая поверх веверов, лежала Молл, раскинув руки и ноги. Кровь из раны на ее голове растекалась по земле. В два прыжка я оказался рядом с ними. Глаза Молл были полуоткрыты, но закатились так, что зрачки были едва видны. Клэр рыдала. Что-то запело во мне на высокой стальной ноте, это было узнавание, признание; и, не очень хорошо понимая, что делаю, я медленно опустился на колени, протянул руку и притронулся средним пальцем к самой середине лба Молл.

Ее глаза закрылись. Казалось, сама ночь задрожала в нарастающей вибрации чистой поющей ноты таинственной скрипичной струны, звучавшей все громче — гораздо громче, чем барабаны. Она пронизала нас, как мощный порыв ветра, сотрясла нас обоих. Я почувствовал, как ветер разметал мои волосы, и волосы Молл стали развеваться и заструились, словно дым. Было что-то во мне или в ней — я не могу сказать, но ее глаза внезапно распахнулись, между нами сверкнула искра, и где-то в самой глубине ее сердца вспыхнул свет, такой яркий, что сквозь плоть проступили кости черепа. Клэр тоненько вскрикнула, а потом захлопала в ладоши, смеясь от радости. Сгустки крови вокруг головы Молл мгновенно высохли, сморщились и пропали. Израненная плоть побелела и очистилась, глубокая выемка, оставленная на ее виске дубинкой караиба, выровнялась. Молл конвульсивно дернулась, затем откинулась назад с глубоким вздохом бесконечного облегчения.

— Премного благодарна, милорд! Но во имя всех, кто ненавидит зло, не мешкай! Ступай, убей гадюку, а я… — Она подогнула под себя ноги и неторопливо поднялась во весь рост. — Клянусь всем святым, я прикрою остальных! — Глаза Молл тревожно блеснули. — Иди, иди.

Я обернулся…

И увидел Дона Педро, карабкавшегося на белую скалу за алтарем и беспокойно оглядывавшегося. В тот же миг он увидел меня, и наши взгляды скрестились. В воздухе перевернулась карта, двойка пик превратилась в туза — яму бесконечной темноты, притягивавшую меня к себе… внутрь… и вниз. Я падал. Падал…

Мой локоть соскользнул, и голова дернулась; я очнулся за мгновение до того, как ткнуться носом в клавиатуру компьютера. Нетронутая чашка кофе задрожала на краю стола, и я поспешно подхватил ее; в последнее время у нас и без того было достаточно беспорядка. Надо же, задремал прямо за столом! Поделом мне, нечего уикенд проводить в дискотеках и не высыпаться. Ничего себе сон наяву, черт бы его побрал! Во мне по-прежнему все прямо-таки звенело. Я потряс головой, чтобы окончательно проснуться. И подскочил, когда зажужжал коммутатор.

— Стив? — спросил голос Клэр.

— Д-да?

— Что у тебя с голосом? Ты в порядке?

— Конечно. Просто… немного увлекся, вот и все.

— Смотри не перестарайся. Ты не забыл, у тебя встреча в четыре? Мистер Питерс уже в приемной.

Я покачал головой, отхлебнул остывший кофе и поправил галстук.

— Что ж, хорошо. Пригласи его.

Я механически поднялся, когда открылась дверь. Мужчина, ступивший через порог, выглядел как большинство наших клиентов — вернее, самых лучших из них, тех, кто обычно проходит через офис Барри, соответственно исполненного гостеприимства и обаяния. Его темный костюм-тройка был в стиле лучших творений Армани, белая рубашка — гладкая и жесткая от крахмала, воротник плотно облегал шею, а прямой, как линейка, шелковый галстук переливался, как серый опал. Тонкое совершенство всего ансамбля, включавшего прекрасно сшитые темные туфли и атташе-кейс из мягкой перчаточной кожи, создавало атмосферу чего-то экзотического, иностранного, которой отвечало и лицо гостя — с высоким лбом и крючковатым носом, бледное, с тонкими висячими усиками и глазами как провалившиеся колодцы, полные чернил. Иностранные клиенты почти всегда означали большие деньги.

— Мистер Питерс, — сказал я, и его тонкие губы изогнулись в улыбке. Он протянул длинную руку, я протянул свою…

Чернота. Шум.

Я отдернул руку, не имея ни малейшего понятия почему. Это было в высшей степени странное ощущение. Как в тот раз, когда я клевал носом на своей первой деловой встрече, убаюканный духотой и монотонным гулом голосов, а потом оглянулся, вспыхнув от прилива адреналина и стыда, спрашивая себя, на какое же время я вырубился и было ли это кем-нибудь замечено. Так случилось и сейчас. Только здесь я погружался в кошмар, адски живой, как сон наяву. Темнота, свет костров, крики и вопли, и единственный голос, произносивший что-то членораздельное, слова, которых я не в силах был разобрать. От этого меня стало трясти, чего мне совершенно не хотелось. Улыбка Питерса осталась прежней, но каким-то образом я знал, что это от него не укрылось; неважное начало. Я поспешно постарался скрыть смущение и указал ему на кресло.