Джеймс Купер - Зверобой

— Отчего бы это ни произошло, Гэрри Марч, я очень рад, что ты промахнулся. Что касается меня, — я не стыжусь, что у меня не хватит духа стрелять в своего собрата с таким же хладнокровием, как в оленя.

— Кто же тебе говорит о твоих собратьях? Речь идет о каком-нибудь индейце, который не далеко ушел от четвероногих.

— Краснокожие такие же люди, как и мы, Гэрри Марч!

— Ты ребенок, Натаниэль, забавный ребенок! Если хочешь сам прослыть дикарем, стоит только тебе об этом заикнуться, и мы увидим, какой прием сделает тебе Юдифь Гуттер. Однако, вот река, которую мы так долго искали. Видишь, как она запряталась под деревьями и кустарниками: можно подумать, что все это скорее загромождает, чем облегчает исток воды из озера.

В самом деле, множество кустарников, пригнутых к воде, и сосен, подымавших свои верхушки наподобие колокольных шпицов, делало даже на ближайшем расстоянии незаметным исток, через который вытекала вода из Глиммергласа. Не было видно никаких следов реки, и лес повсюду представлял собою однообразный, бесконечный лиственный ковер. Между тем челнок, медленно подвигаясь, вошел под арку из древесных ветвей. Несколько минут окруженные мраком путешественники не говорили ни слова.

— Эту засаду устроила сама природа, — сказал, наконец, Гэрри вполголоса, как-будто чувствуя, что это место посвящено молчанию и осторожности. — Я теперь убежден, что старик Том засел где-нибудь недалеко отсюда. Проедем еще саженей десяток, и мы, наверное, наткнемся на его гнездо.

— Но каким образом мог пробраться сюда его ковчег? — с недоверием спросил Натаниэль. — Здесь едва хватает места и для нашей каноэ.

Гэрри улыбнулся. Пробравшись через расстилавшуюся по закраинам озера бахрому кустарников, приятели очутились на гладкой поверхности воды, протекавшей под лиственным навесом, для которого старые деревья служили колоннами. Здесь вдруг образовался свободный проход футов двадцати в ширину, и зрение могло ясно различать предметы на далеком пространстве. Медленно и осторожно подвигаясь вперед, путешественники тщательно осматривали все повороты реки, которых на пространстве в несколько сотен ярдов оказалось довольно много. При одном из таких поворотов Гэрри вдруг остановил лодку и ухватился за ветвь, как-будто внезапная мысль поразила его. Зверобой в свою очередь машинально взялся за карабин.

— Вот где он, этот старый плут, — сказал Гэрри тихо, указывая пальцем вперед и стараясь не делать никакого шуму. — Я так и думал. Видишь, как он возится по колено в грязи и переставляет свои сети? Но где же, чорт побери, его проклятый ковчег? Я готов прозакладывать все свои кожи, если он не в этом же месте! Разумеется, Юдифь ни за что не согласится пачкать свои прелестные ножки в этой черной грязи. Скорее кокетка сидит где-нибудь на берегу ручья, убирает свои волосы и запасается на всякий случай презрением к бедным мужчинам.

— Ты слишком строго судишь молодых девушек, Гэрри, — сказал Натаниэль. — Зачем ты беспрестанно думаешь о их недостатках, упуская из виду хорошие качества, часто недоступные для нашего брата! Я убежден, что Юдифь далеко не так презирает нас, как это кажется тебе. Вероятно, она теперь где-нибудь и как-нибудь помогает своему отцу.

— Очень приятно услышать из уст мужчины правдивые суждения хотя бы только один раз в жизни! — воскликнул приятный женский голос так близко от лодки, что путешественники вздрогнули. — Что касается вас, господин Марч, правдивые слова совсем не идут к вам, и я в этом отношении не имею никакой надежды. Я очень рада, что с вами не постыдился путешествовать человек, который так хорошо умеет ценить женщин. Сейчас ваше общество гораздо лучше, чем прежде.

Едва замолкли эти слова, как красивая молодая женщина выставила свою голову между листвою в таком близком расстоянии, что Натаниэль мог бы дотронуться до нее своим веслом. Она бросила холодный взгляд на Гэрри и встретила ласковой улыбкой его товарища. При этом нельзя было не заметить, что выражение ее подвижного лица способно принимать в короткое время самые разнообразные оттенки.

В следующую минуту все объяснилось. Каноэ охотников совершенно незаметно для них почти наткнулась на самый ковчег, который был тщательно скрыт за ветвями деревьев, склонивших с берега свои длинные ветви. Молодой девушке стоило только отодвинуть листья от окна, чтобы обратиться к путешественникам, которые находились прямо перед ее глазами.

Пловучий дом Тома Гуттера, или ковчег, как обыкновенно называли его, был построен очень просто. Нижняя часть его, лежащая на воде, состояла из большого плоского парома, посредине которого возвышалась каюта, занимавшая всю ширину и около двух третей длины парома. По наружному виду ковчег походил на замок, хотя деревья, употребленные на его постройку, были сравнительно тонки, — не большей толщины, чем требовалось для ограждения от пуль. Доски для парома подобраны были с большим искусством, и он был чрезвычайно легок, так что для управления им не нужно было ни особой ловкости, ни большого труда. Каюта разделялась на две комнаты: в одной обедали и спал старик, другая была предназначена для его дочерей.

Обнаружение ковчега произвело на обоих путешественников не одинаковое впечатление. Бросив каноэ, Скорый Гэрри немедленно вскочил на паром, и через минуту у него завязался оживленный разговор с Юдифью. Он защищался, оправдывался, шутил, смеялся и, казалось, совершенно забыл обо всем на свете. Совсем не так поступил Зверобой. Взобравшись на ковчег медленно и осторожно, он принялся с напряженным любопытством осматривать его внешность и все подробности. От его внимания не ускользнуло даже размещение ветвей, и скоро он в совершенстве узнал все тайны этого оригинального жилища. Затем, пройдя первую комнату, где сидела Юдифь с его товарищем, он отворил вторую и увидел под окном Гэтти Гуттер, сидевшую за работой.

Зверобой оперся о свой карабин, положив руку на его дуло, и начал рассматривать девушку с видимым участием, зная из рассказов своего приятеля, что природа обделила ее умственными способностями. Наружность ее не представляла ничего особенно замечательного, при беглом взгляде нельзя было заметить в ней признаков слабоумия. Ее ум, проявлявший слабость при каких-нибудь особенно трудных рассуждениях, сохранял, однако, свою природную простоту и врожденную любовь к правде. Не трудно было заметить, что чувство добра было в ней инстинктивным, а отвращение ко всему дурному было до такой степени характерной чертой ее природы, что она как-будто окружена была атмосферой душевной чистоты. Черты ее лица были довольно приятны. В общем она казалась слабой копией своей сестры. Ее щеки редко покрывались румянцем, потому что простой ее ум никогда не вызывал образов, способных взволновать кровь.