Жан-Патрик Маншетт - Прикованный к красному ядру

Наступила ночь. Красные ядра, измученные и обессилевшие, растянулись на своих соломенных подстилках. Каждое движение приносило им боль.

— Я подыхаю! — простонал огромный Болт.

— Ты не подыхаешь, — ответил Ля Трим, — просто ты чувствуешь, что весь в дерьме, вот и все! Черт побери, меня уже тошнит от вас, ничтожества. И что это вам даст? Я уже говорил, мы слишком отстаем от других бригад.

— От одной-единственной бригады, — сказал Флаш, — Русского. Другие мы могли бы нагнать, работая вечером.

— И зачем вы хотите это делать? Зачем убиваться, чтоб быть первыми? Что изменится, если мы пойдем потом, в свою очередь?

— Говори за себя, — с горечью проворчал Болт, — а я уже даже не могу припомнить, когда в последний раз спал с женщиной. И я не хочу упускать случай!

— А я, — сказал Ля Трим, — я спал с женщинами в Сент-Луисе, в Канзас-Сити, в Новом Орлеане, даже в Чикаго. Какое бы вы место ни назвали, я там побывал!

Остальным был неинтересен мечтающий старик с глазами, блуждающими в пустоте, и кривящимися губами.

— Я думаю, — заметил Толливер, — если ребята Русского нас победят, то какая разница, кто придет последним.

— Да, это верно! — мрачно согласился Болт. — Когда они пройдут через руки Русского и Вье-Чесна, то от этих цыпочек мало что останется остальным.

— А если нам заняться этими двумя?

Это сказал Грин. Все взгляды обратились к нему. Молодой человек растянулся на спине с сигаретой во рту и смотрел на поднимавшийся к потолку палатки дым.

— С каких это пор тебя стало интересовать, будем мы первыми или нет? — враждебно спросил Ле Васо.

Грин искоса взглянул на него:

— Ты что-то сказал?

— Почему ты не играешь по-честному? — сказал Толливер более примирительным тоном. — Идея-то неплохая — свести счеты с Русским… Но, объясни, чем вызван твой интерес к нашей судьбе?

Грин выпрямился:

— Потому что я впервые вижу способ выйти отсюда. И шанс избавиться от этих проклятых цепей.

Предоставив компаньонам переваривать его слова, Грин отвернулся.

— Смыться! — прошептал Ля Трим. — Это хорошо для мечтателя. Если мы убежим, то будем подыхать от усталости и голода, а все в конце концов сведется к тому, что нас поймают. И тогда уж они начнут по новой. Нам расквасят морды и всучат еще по двадцать пять норм! Нет, месье! Здесь не рай, конечно, но все же лучше, чем спасаться бегством…

Враждебное ворчание было ответом на речь старика. Каторжники уже засыпали. Болт вытянулся совсем рядом с Флашем.

— Ты думаешь, Грин знает, что говорит? — прошептал он.

— Братец, — ответил Флаш, — как я понимаю, все это говорит о невозможности избавиться от этой проклятой красной штуковины. И если у Грина мозги наполовину в яйцах, так ведь не у него одного. Неважно, кто здесь останется в дураках.

Дни шли за днями, приближался конец уборки.

Там, где прошли каторжники, обнажалась красная земля и торчали сухие хлопковые стебли. Закрома Поттса были нагружены хлопком по самую крышу.

Красные ядра работали исступленно. Оставалось всего несколько соток хлопка.

Русский, Вье-Чесн и их бригада по-прежнему были впереди.

Удобно устроившись у стены амбара, Грин обедал. В сумерках синели палатки и постройки плантации. С мрачным видом красные ядра вышли из амбара, где подводил итоги учетчик М. Росс. Толливер и Флаш присели возле Грина. Тот продолжал жевать.

— Ты-то вот не беспокоишься, — заметил Флаш.

— Ты так думаешь? Ну, если вы мне расскажете, что же сказал вам наш славный М. Росс…

— Что нам делать с Русским? — напряженным голосом спросил Толливер.

— Им надо заняться.

— Но как? — воскликнул Флаш. — Легко сказать! Займись сам!

Грин смотрел на него с усмешкой:

— Ты боишься?

— Ты, черт возьми, прав, — сказал чернокожий, улыбаясь. — Я боюсь! И ты бы тоже боялся, если бы Колченогий не сковырнул тебе череп набок.

— А если мы возьмем Русского с собой на волю? — предложил Толливер.

— Не выйдет.

— Может, скажем ему…

— Ты сбрендил! Он думает только об одном… об этих бабах! — сказал Флаш. Чернокожий повернулся к Грину:

— Если ты хочешь избавиться от этого дебила, сам и играй в эти игры!

— Ты хочешь, чтобы твои внуки рассказывали друг другу, как ты струсил?

— Оно все же лучше, чем вообще не заиметь этих внуков.

— Флаш, — сказал Грин улыбаясь, — ты мне нравишься. Ты мне так нравишься, что я собираюсь предоставить тебе возможность помочь мне свести счеты с Русским.

— Одному?

Грин смотрел на Флаша, все шире расплываясь в улыбке.

— Время одиночества прошло, — сказал он.

Русский и Вье-Чесн сидели на складе среди тюков хлопка.

Их мускулы наливались. Еще несколько дней, а может быть, даже и часов, и они насладятся победой. Вье-Чесн предвкушал, как будет обладать женщиной Грина. Он был о себе такого высокого мнения, что смотрел на всех свысока. Он облизывался в предвкушении удовольствия. Аппетитная штучка, ничего не скажешь!

Внезапно вершина пирамиды хлопка качнулась и оттуда прямо на Вье-Чесна и Русского сорвались два огромных тюка. Послышались глухой удар и рычание. Бедра Вье-Чесна были зажаты одним тюком, рука и правая нога Русского — другим. Не успели два гиганта высвободиться, как показался Грин, за ним Ле Васо и оба чернокожих. Четверо приблизились к своим жертвам.

— Вперед! — рявкнул Флаш.

Казалось, он распалял себя, чтобы исполнить задуманное.

— Васо! Болт! — приказывал Грин.

Те схватили Вье-Чесна, растянули жертву, прижав ей руки к земле. Грин и Флаш склонились над пленником, схватили свои ядра и разбили ему руки. Было слышно, как хрустели кости. Вье-Чесн испустил звериный стон, скрючился и потерял сознание.

Красные ядра повернулись к Русскому и проделали с ним то же самое.

Красные ядра торопились. Ля Трим устал и ныл:

— Надо быть психом, чтобы так работать. Черт возьми, с Русским и Вье-Чесном, которые куда-то испарились, мы были бы среди первых, куда ни кинь…

Все молчали. Мерзкий старик наклонился к Толливеру.

— Эй, Толли, — прошептал он. — Почему ты не говоришь, что с ними случилось? Ты мне не доверяешь?

— Ля Трим, я тебе уже сказал, я не в курсе.

Старик саркастически потряс головой:

— А где же ты был? На молитве?

В нескольких сотнях метров от них бригада Русского и Вье-Чесна продолжала работу, но теперь уже гораздо медленнее, без прежнего рвения, лица их были угрюмы.

Около одной из повозок, наполовину заполненной хлопком, двое раненых с грустью смотрели на поля с хлопком. Руки их были на перевязи, в жестких деревянных шинах. Они походили на двух побитых отвратительных птиц с негнущимися крыльями. Поттс верхом на лошади держался возле них, он был в ярости. Опрокинув на ноги раненым флягу с водой, которую держал в руках, он в бешенстве бросил: