Макс Брэнд - Остаться в живых

Вот поэтому-то и прозвал я своего мустанга «медвежьей лошадью».

Добравшись до конца истории, Лэнки выдержал паузу, поднялся на ноги с выражением тягчайшей муки на лице и, вздохнув, добавил:

— Ох уж эти колючки — всего в клочья изодрали!

С этими словами он отправился в дом, а мы остались сидеть на улице, продолжая смеяться над рассказом.

— Медвежья лошадь! — взревел Дэн Порсон, чуть не плача от смеха.

Мы все покатились пуще прежнего.

— Скажу я вам, кто он такой, этот бродяга Лэнки, — заметил вдруг Дэн. — Самый настоящий плут-словоблуд!

Мы думали, Лэнки проведет с нами одну только ночь, но прошло еще три недели, а он все оставался на ранчо. И каждый день мы боялись, что он вот-вот снимется с места и покинет нас навсегда. Сама мысль об этом приводила в уныние, так как Лэнки оказался одним из самых занятных и веселых людей на свете. «Плут-словоблуд» — назвал его наш хозяин, и в этом не было ничего оскорбительного. Нет, это звучало совершенно безобидно, точно так же, как и другие определения такого рода — «задиристый балбес» или «дурак до работы», к примеру.

Конечно, работяга из Лэнки был не ахти какой. Первые несколько дней наш долговязый друг был настолько слаб и немощен из-за шипов и колючек, в которые угодил, слетев со своей лошадки — как, по крайней мере, следовало из его сомнительного рассказа, — что любые движения причиняли ему массу страданий. Но потом стало совершенно ясно, что независимо от состояния здоровья Лэнки не бывает в рабочей форме. Не важно, что требовалось сделать, — все связанное с физическим трудом тяготило его необычайно.

Долговязый частенько вступал с нами в разного рода сделки. Его искусные руки ловко проделывали самые разнообразные штучки — впору заправскому фокуснику, и очень скоро выяснилось, чего он от нас хочет. Нет, Лэнки никогда не требовал доллар у того, с кем поспорил, если парню не удавалось отыскать, допустим, нужную карту, но зато просил починить ему уздечку, или подправить новенький стремянный ремешок, или еще чего-нибудь вроде этого. Бывало, он просил почистить щеткой или скребницей своего мустанга — в чем эта животина никогда не нуждалась — против пятидесяти центов в залог того, что вытащит из твоей куртки кролика. Подобный фокус Лэнки проделал однажды со мной, и, когда он запустил мне за пазуху руку, я, к своему изумлению, тут же почувствовал, как что-то там карабкается и трепыхается, и перепугался до полусмерти. А Лэнки уже держал кролика за шкирку.

Все просто покатывались со смеху, глядя на это невероятное зрелище. У одного лишь фокусника лицо оставалось серьезным, когда он пояснил нам:

— Кролика можно вытащить не из каждого. Только открытое сердце и доверчивая душа позволят крольчишке забраться внутрь. Но, как видите, наш Нелли Грэй прямо-таки набит кроликами!

И тут же, без всякой паузы, он извлек из-под моей куртки еще одного зверька, и тот, отпущенный на волю, мгновенно — как и первый — растворился в сумерках.

Следует пояснить, что полное мое имя — Нельсон Грэй и обычно его сокращали до «Нельса», но Лэнки стал называть меня «Нелли», и кличка эта, вызывавшая во мне глубочайшее раздражение, с тех пор прилипла намертво.

Трюки, проделываемые Лэнки, дорогого стоили в таком глухом месте, как наше, и особенно после долгого дня изнурительных скачек по всей округе. Вместо того чтобы стать самым мрачным местом в штате, ввиду нависшей над нашим хозяином угрозы, ранчо превращалось теперь по вечерам в веселейший уголок на свете.

Дэн Порсон взял за правило приходить в конце дня к дому, где жили мы, наемные работники, и сидеть вместе с нами часок-другой после ужина, внимая причудливым рассказам Лэнки. Когда тот начинал очередную байку, мы затихали в ожидании чего-нибудь интересного и, затаив дыхание, слушали каждую новую историю. Как-то раз Дэн даже заявил, что удовольствие иметь на ранчо одного такого рассказчика, как Лэнки, стоит жалованья двух хороших ковбоев, и предложил плату за время, потраченное на рассказы!

— Я уже был однажды платным рассказчиком, — ответил на это Лэнки, — и, уж поверьте, никогда больше за такое дело не возьмусь.

— Когда же ты мог быть платным рассказчиком? — не удержался я от вопроса.

И это мое восклицание положило начало новой истории, хотя вообще-то что угодно могло подтолкнуть Лэнки к очередному рассказу.

— Нанялся я как-то на двухмачтовый бриг, и была там на борту парочка прилипчивых и придирчивых парней. Сколько мы таскались по Тихому океану, оба лакали какую-то жалкую бурду под названием пиво, которую сами же и варили. И вот как-то вечером, когда мы подходили к одному порту на Соломоновых островах, принялись они совать мне в глотку ковш своего мерзкого варева.

— И ты тут же врезал им обоим как следует. А, Лэнки? — хитро усмехнулся Порсон.

— Да ну, какой из меня боец? Слишком уж я тощий и длинный, чтоб годиться для таких дел. Но когда те психи вдвоем поперли на меня, я вспомнил, что почти весь свой заработок благополучно просадил в покер и теперь ничто не привязывает меня к этому суденышку. Короче, я прыгнул за борт и поплыл к берегу.

— А акулы разве не тронули тебя? — удивился я. — Те воды ведь просто кишат акулами, правда?

— Теперь, когда ты мне напомнил, скажу, что и в самом деле там полным-полно этих тварей. И вообще, нет ничего лучше начитанного парня, чтобы вовремя подсказать старому джентльмену нечто такое, что иначе совсем вылетело бы из головы. Да, там была уйма акул, но еще за много лет до этого случая я успел заметить, что они не особенно спешат полакомиться мною. В тот вечер тварей было так много в воде вокруг меня, что их то и дело приходилось расталкивать руками, дабы пробить дорогу к берегу. И все-таки я наконец ступил на твердую землю, счастливо избежав побоев, которыми грозила стычка с проклятыми пивоварами. Ну а дальше я потопал прямиком в глубь острова и шагал до тех пор, пока не наткнулся на бивачный костер и не учуял запах жареной свинины. Ориентируясь на этот запах, я в конечном счете прибыл в чертоги местного царька. Под его властью было множество деревень, и, когда выяснилось, что я говорю по-английски, парень страшно обрадовался, так как немного знал этот язык и жаждал в нем попрактиковаться. В тот вечер, сидя у костра, я рассказал несколько историй, и они привели царька в такой восторг, что он выделил мне на ночь отдельную хижину — что-то вроде дома для почетных гостей, так бы я ее назвал. А наутро, только я проснулся, глядь — рядом уже стоят двое черномазых, присланных дождаться моего пробуждения и пригласить на завтрак к его величеству.

Я снова пошел к вождю, и мы вместе позавтракали; а потом весь день, час за часом, я уплетал его кушанья — монарх и сам каждые полчаса подносил ко рту очередные несколько ложек еды, попивая его ликер, который изрядно попахивал дымком, и травил всякие байки. Вот так и беседовали мы с ним по-английски. То есть вождь сидел, курил, пил и слушал, а я сидел, пил, курил и рассказывал, рассказывал, рассказывал… Это был один из лучших дней в моей жизни. А к концу его туземный владыка сказал, что со мной все будет в полном порядке и что он хотел бы оставить меня при дворе в качестве главного советника, наивысшего старейшины или визиря — как хотите, так и называйте.