Макс Брэнд - Семь троп Питера Куинса

— Дядя Фелипе, неужели вы действительно желаете, чтобы он убил раненого беспомощного человека?

— Кто это называет Тигра человеком? — бесновался Монтерей. — Я зол потому, что нога этого болвана стояла на голове змеи и он ее не раздавил! Отведите его в дом и хорошенько сторожите. Мне еще надо решить, что с ним делать!

— Дядя Фелипе!

— Что еще?

— Дядя, скажи, что все это шутка! Ты не собираешься дурно поступить с ним. За ним нет никакой вины!

— Глупость — самое страшное преступление на свете.

— Я уверена, что ты не причинишь ему вреда или хотя бы на миг задержишь его, — заявила Мэри. Под ее пристальным взглядом Монтерей несколько сник, будто понял, что слишком далеко зашел и излишне обнажил перед девушкой свои мысли.

— Дайте мне пять минут, чтобы объясниться! — взмолился Питер.

— Не дам и пяти секунд.

— Как ты можешь вести себя столь безрассудно, дядя Фелипе?

— Говоришь, безрассудно? Ты не знаешь этого проходимца, Мэри. Может, он и не побил Тигра, как утверждает, но чтобы его самого осудить, вполне достаточно фактов. Из прошлого за ним тянется длинная цепь преступлений. Два его главных занятия — убивать и развратничать!

Монтерей ударил по самому слабому месту. Взглянув на девушку, Питер, к своему отчаянию, увидел, как сильно упал в ее глазах. Она еще выше вздернула головку. С лица исчезла улыбка. Он почувствовал, что сразу оказался за тысячу миль от цели.

— Если снова появишься здесь, — предупредил Монтерей, — можешь быть уверен, что моя долина и мой дом будут для тебя далеко не безопасны. Вы у меня под подозрением, сеньор. И если снова попадете мне в руки, буду действовать исходя из своих подозрений.

Питер повернул коня и медленно тронулся обратно через долину, куда он совсем недавно ехал с такой радостью и такими большими ожиданиями. Он не погонял Злого Рока, и тот не спеша трусил рысцой. Сзади до него донесся голос Монтерея:

— Вижу, что заработал себе кучу неприятностей. Попомни мое слово, с этим молодцом придется еще встретиться.

— Очень на это надеюсь! — дерзко ответила Мэри.

Над Долиной Монтерея незаметно пролетел месяц. Опять установилась спокойная, безмятежная жизнь, а счастливые дни мелькают быстро, не оставляя следа. Тигр исчез. Уже несколько недель о нем никто ничего не слышал. Правда, одна банда, похожая на ту, которую возглавлял этот отчаянный головорез, совершила пару налетов, но в обоих случаях по ту сторону гор. Похоже, разбойник оставил Долину Монтерея в покое.

Но если для арендаторов Монтерея время бежало легко и приятно, то для самого сеньора оно тянулось мучительно медленно. Теперь его угнетало подавленное настроение Мэри. Оно усугублялось с каждым днем. Она, конечно, держалась как всегда благожелательно и приветливо; не отказывалась ездить с ним на охоту; как и прежде, бродила вместе с ним по горам. И все же сеньор замечал в ней большие перемены. Ее сердце все больше закрывалось от него. Наконец он решился излить свое беспокойство в словах.

Заканчивая ужинать, они тихо сидели напротив друг друга в большом старом зале. Монтерей пил кофе и курил, Мэри, сложив руки на коленях, молча смотрела на него. Прежде такие минуты доставляли ему огромное удовольствие. В конце дневных забот они вспоминали о всех важных для них событиях — об удачной охоте, о виденном во время прогулок, о том, как объезжали лошадь, обсуждали новые посадки в саду и десятки других чепуховых и более значительных происшествий, ибо дядя делил с прелестной племянницей все радости жизни. Но в этот вечер он спросил:

— Почему ты так невесела, Мэри? — Она вздрогнула, тут же сделав вид, что удивлена вопросом, но ей не удалось скрыть виноватый взгляд. — Видишь ли, — пояснил он, стараясь предупредить ее неловкие возражения, — я все эти дни наблюдал за тобой. Кажется, прошла вечность с тех пор, как я видел тебя радостной и счастливой. И сегодня я больше не могу — хочу разобраться в причинах. В чем дело, Мэри? Почему, делая вид, что слушаешь, на самом деле витаешь мыслями за тысячи миль от меня?

На ней было белое платье из материи, о названии которой Монтерей понятия не имел, но ткань сочетала в себе лоск бархата с прозрачностью тонкого шелка; на плечах, вряд ли защищая от погоды, лежала тончайшая цветастая накидка. Слушая дядю, Мэри густо, по самую шею, покраснела и нервно скомкала накидку. Она сидела теперь, опираясь пылающей щекой на худенькую руку.

— Думаю, немного устала, — выдавила девушка. — Иногда, когда устанешь, кажется, что задумалась.

— Нет, милая, не устала, — возразил Монтерей.

— Почему ты так уверен?

— Потому что тебе сил некуда девать. Я же знаю тебя лучше самого себя, Мэри. Полно, мы исходили с тобой по горам не одну тропу, и сегодняшняя прогулка для тебя не более чем легкая разминка.

Пробуя повернуть ответ по-другому, она попалась еще больше.

— Устают не только физически, — поправилась она и тут же, прикусив губу, взглянула на дядю. Тот побледнел и как бы постарел. — Разумеется, я ничего не хотела этим сказать! — прошептала она. — Просто рассуждала.

Вместо ответа дядя, еще больше приводя ее в замешательство, молча прихлебывал кофе. Мучительно обдумывая положение, Мэри смотрела, как он подносит к губам тонкую, как яичная скорлупа, чашечку, как кофе при наклоне достигает золотой каемочки… Наконец дядя сочувственно произнес:

— Ну, объясни же, дорогая, что случилось?

— Ничего, — с несчастным видом ответила она.

— Ну пожалуйста! — умолял он.

— Правда ничего. Мне хорошо, дядя Фелипе. Я всем довольна. Да и почему мне не быть довольной?

— Вот и я за последнюю неделю тысячу раз* задаю себе этот вопрос. Знает Бог, что я готов для тебя сделать все! Стоит только попросить, моя радость.

— Дядя Фелипе! — воскликнула Мэри. — У меня сердце разрывается, когда ты говоришь, что мне нужно что-то еще. Еще? О нет! Чего еще мне не хватает? У меня двадцать выездных лошадей, две горничные, столько комнат, что я не знаю, что с ними делать. У меня есть шелка, кружева и драгоценности, есть картины и книги. Чего еще желать девушке?

— Ты говоришь все это, Мэри, в глубине души чувствуя совсем иное. Мне, видно, следует понять, что все эти вещи — ничто по сравнению с чем-то таким, в чем я тебя ограбил. Но я нынче плохо соображаю. Хочу представить и не могу. Подскажи мне, что это может быть.

В голосе прозвучала отчаянная просьба.

— Не понимаю, — пожала плечиками Мэри.

— Я вижу, как мы отдаляемся друг от друга, — вздохнул Монтерей. — Порой мне кажется, что все началось с того дня, когда у нас побывал этот Питер Куинс.