Сергей Городников - Тень Тибета

– Учитель, позвольте мне остаться, – негромко попросил он настоятеля, когда тот шевельнулся.

Настоятель ответил не сразу.

– В Лхасе тебя многому научат, чему не могу научить я.

Он постарался быть убедительным. Но подросток упрямо повторил тихую просьбу:

– Учитель, позвольте мне остаться.

Настоятель молчал. Потом заговорил, устало и мягко, желая быть понятым юным собеседником.

– Ты видишь, я стар. Я становлюсь слаб телом. – Он повысил голос. – А ты юн. Ты так и не смог втянуться в жизнь монастыря. Что тебя здесь удерживает? Подумай, что с тобой будет, когда я уйду в другую жизнь, а другой настоятель потребует от тебя иного поведения?

Он медленно поднял голову, посмотрел в лицо воспитаннику. Но опять услышал в ответ прежнюю просьбу, на этот раз произнесённую дрожащим от едва сдерживаемых слёз голосом.

– Учитель, позвольте мне остаться.

Настоятель сдался. Лицо его сморщилось в мучительную старческую гримасу.

– Тебя требует Далай-лама, – наконец устало признался он. – Я ничего не могу поделать.

Он опустил голову, давая знать, что у него нет сил на продолжение разговора. Бесшумно выделившись из темноты, приведший Удачу в храм монах приблизился к подростку, тронул его за плечо, выражением лица приглашая к выходу. Тот встал, не поклонившись настоятелю, вырвал плечо из пальцев монаха и быстро вышел на покрытую зеркальными лужами, мощённую грубо обработанными плитками площадь.

Всадники отряда уже приготовились к отбытию, ждали у внешних ворот. Один из них удерживал поводья приготовленной для подростка чалой лошади со светлой чёлкой. Она была осёдланной, а впереди передней луки горбиком выступал перекинутый через гривастую шею кожаный мешок с нехитрыми пожитками монастырского воспитанника. О его сиюминутном отъезде знали немногие, и провожать в такую рань собралось лишь пятеро монахов и Одноногий, к единственной ноге которого жалась рыжая собачонка с острой лисьей мордой.

– Удача? – позвал несмело Одноногий, когда подросток забрался в седло и, ни с кем не прощаясь, прикусив губу, тронул с места свою лошадь.

Пропущенный в середину отряда, Удача не обернулся, не ответил, и Одноногий быстро перекрестил его в спину, стараясь не привлечь к этому жесту взоров молчаливых монахов.

Отдохнувший за ночь отряд двигался скоро, как будто похитил пленника и торопился удалиться от монастыря и поселения, чтобы скрыться в подоле долины. Постепенно светлело, и тучи рассеивались, обнажая небесную синь. Весь день караванная дорога уводила их между горами, туда, где хребты становились выше и выше. На краткий отдых останавливались лишь однажды, перед крутым подъёмом на перевал. Кроме Удачи, все там съели по куску изымбы: плиточной смеси чая, масла, соли и ячменной муки, – запивая её разбавленной водой ячменной водкой.

Под вечер преодолели длинный и продуваемый упругим ветром перевал и спустились в вытянутую между пологими склонами гор долину, плодородную, с частыми кустарниковыми зарослями. Ягодная лугостепная растительность долины обещала встречи с дикими копытными. И действительно, вскоре заметили за кустарниками три головы наблюдающих за ними антилоп оранго. Близость ночи побуждала задумываться о ночлеге и хорошем ужине, и вид животных оживил охотничьи настроения. Со свистом и гиканьем ламы и воины помчались за антилопами, без распоряжений и приказов разделившись на загонщиков и перехватчиков.

В пути Удача не проронил ни слова, не отвечал на шутки и замечания, держался, где указывали, посреди отряда, и спутники перестали обращать на него внимание. Привыкнув к внешней покорности подростка, они с началом охоты все словно позабыли о нём. И он воспользовался этим – отстал, с ходу повернул свою лошадь обратно. Лишь Джуча оглянулся, как будто догадывался о его намерении сбежать, и без сожаления прервал охоту за антилопами. С растущим волнением от предстоящей погони за беглецом, к которому с первой их встречи возникла враждебная неприязнь, Джуча стал молча отставать от лам, по дуге заворачивать жеребца назад. Как волчонок при виде жертвы, он ни на миг не спускал цепкого взгляда со спины Удачи, подстёгивал и подстёгивал жеребца по крупу, приходил в неистовое возбуждение.

– Ур-ракхт! – вдруг из его груди вырвался с радостным взвизгом древний боевой клич монгольских племён.

Удача гнал лошадь, как только мог, но более опытный и искусный степняк, знающий особенности своего коня, неумолимо настигал его. Расстояние между Удачей и его преследователем сократилось до отчётливо слышимого позади топота копыт жеребца Джучи, и внезапно предплечья и грудь захлестнула, перехватила дыхание, резко и больно рванула назад петля ловко брошенного аркана.

– Ур-ракхт! – разнёсся по окрестностям победный вопль преследователя.

Джуча раз за разом жестоко дергал аркан, однако вырвать пойманного беглеца из седла ему не удавалось. Удача вынужден был смириться с провалом этого побега. Чтобы не слететь с лошади, он осадил её и поднял на дыбы, с яростью повернул в сторону первого в своей жизни врага. Однако после нескольких мгновений нестерпимого желания броситься с голыми руками на юного степняка он подавил в себе ярость и окаменел лицом.

На ночь остановились в полуразрушенной, заброшенной крепости, некогда выстроенной у подножия крутой гряды скал. Оставшиеся участки стен, сложенные из грубо, наспех отёсанных глыб, ещё хранили на себе следы осад и сражений междоусобных войн, последнее из которых стало гибельным для всех защитников. Расположились на ночлег в двухъярусном доме, единственном, в котором уцелела крыша. Толщина кладки стен была у земли больше, чем наверху, где бревенчатые брусья удерживали плоскую кровлю, отчего стены из тщательно подобранных камней выглядели снаружи наклонными, тяжёлыми, а дом был похожим на крепость в крепости.

Во дворе возле дома развели костёр. Вскоре на вертеле над огнём обжаривалась тушка подстреленной во время охоты антилопы. Дым и запах жареного мяса, вместе с красноватыми, неспокойными отсветами пламени распространялись от костра, проникали через узкое, как бойница, ничем не закрытое оконце наверху дома в запущенное помещение второго яруса. В помещении был только Удача. Он лежал возле затянутого паутиной оконца на полусгнившем деревянном полу, связанный по рукам и ногам сухими кожаными ремнями, и прислушивался, как ламы и воины пили и ели, спорили и, пьянея, шумели. В стороне, возле пруда с дождевой водой фыркали отпущенные пастись стреноженные кони; время от времени туда от костра удалялись нетвёрдые шаги кого-то из воинов, слышалось, как там черпали воду, проверяли, всё ли в порядке, потом отходившие возвращались, но в дом не входили.