Игорь Болгарин - Миссия в Париже

Полковник после этих новостей сразу весь как-то сник, угас, словно на много лет постарел.

– Правда это или нет – не имеет никакого значения. У меня теплилась надежда сохранить жизни солдат, – с усталостью в голосе медленно сказал полковник. – Что ж! Будем обороняться.

Этот вариант меньше всего устраивал Кольцова. На длительный бой он не рассчитывал, боеприпасов у него на несколько часов серьезного противостояния, и на сутки, если белогвардейцы уйдут в глухую оборону. На помощь Буденного он тоже не мог надеяться. Первая конная пройдет здесь в лучшем случае через двое-трое суток.

– Поступайте, как знаете, – безразличным голосом сказал Кольцов. – Согласен, выбор у вас невелик. Но предложение, которое я вам сделал, поверьте, не самое худшее. Ну, предположим, мы вас выпустим. Куда вы пойдете?

– Я же сказал: по домам.

– Неправда. Если с оружием, примкнете к банде какого-нибудь Семенюты, Кныша или Петлюры. Но война кончается, банды будут ликвидированы, вас всех переловят и, по законам военного времени, расстреляют. Плен – единственная гарантия, что останетесь в живых.

Полковник понял: ничего, никаких послаблений он не сможет у этого большевика выговорить.

– Ну что ж, очень жаль, – тусклым голосом сказал полковник. – Я, конечно, передам ваши требования. Но боюсь, это обернется жестоким, до последнего патрона, боем. Изничтожим друг друга, только и всего. А могли бы договориться.

Он намеревался уже уйти, но снова задержал свой взгляд на Кольцове.

– Проклятье! Все время думаю, откуда мне знакомо ваше лицо? Вы не были старшим адъютантом у генерала Ковалевского?

– Да, был.

– Не помните меня?

– Нет.

– Вспомните! Харьков. Встреча союзников, американского бригадного генерала Брикса и француза, генерала Журуа. Я тогда их сопровождал. Ну а дальше: офицерское собрание, банкет…

– Этот день я хорошо помню, – сказал Кольцов. Он не обманывал. В тот день он был на грани провала: его опознал, как красного командира, американский журналист. Кажется, его фамилия была Колен. Этот день Кольцов не мог забыть.

– Вы тогда были штабс-капитаном, и фамилия ваша – Кольцов. Я не ошибаюсь? – напомнил полковник. – Я – Сташевский, тогда был подполковником. Дмитрий Сташевский. Не помните?

– К сожалению.

– Мы тогда с вами так славно пообщались. Пили за дружбу. – И добавил со значением: – За победу пили и за светлое будущее. Куда оно улетучилось, это светлое будущее?

Он решительно встал.

– Извините! Не к месту и не ко времени вспомнилось! Думаю, больше не увидимся! Прощайте!

И, не оглядываясь, полковник пошел к монастырскому подворью, где на заборе повисли осмелевшие белогвардейцы, ожидая результатов переговоров.

Вернувшийся к своим Кольцов присел в своей яме, к нему подтянулись Кириллов, Пятигорец, Бобров, Бузыкин и Калоша. Они тоже с нетерпением ждали возвращения Кольцова и надеялись на хорошие вести. Но Кольцов ничем не мог их порадовать. Вестей не было – ни хороших, ни плохих. И как будут развиваться дальнейшие события, он предсказать не мог.

Вернувшийся к своим полковник Сташевский прошел на середину подворья, и все – и солдаты, и офицеры – тесно обступили его. Кто-то притащил ящик, полковник поднялся на него.

– Ну! Говорите! – с надеждой разом выдохнули несколько человек.

– Я скажу вам совсем не то, что вы хотите от меня услышать! – тихо начал полковник.

Сзади толпящиеся солдаты не услышали его слов, закричали:

– Громче!

– Не те слова, которые надо произносить громко, – сказал полковник, но голос тем не менее повысил: – Они предлагают нам сдаться и гарантируют жизнь. Я не вправе за вас решать вашу судьбу. Решайте сами. Одно лишь могу вам сказать. Мы не сможем осуществить то, ради чего с таким трудом здесь собрались. Большевистская Первая конная прошла стороной и уже вышла к Днепру.

– Этого не может быть! – выкрикнул кто-то из офицеров.

– Не знаю. Допускаю, что меня обманули. Ну и что из того? Мы – в западне. Малой кровью вырваться нам не удастся. Потеряем многих. А разбитым и деморализованным отрядом мы не сможем противостоять Буденному. Такова реальность. Отдайте себе отчет и в том, что мы – в глубоком советском тылу, ни на чью помощь рассчитывать не можем. Даже тех, кто каким-то чудом сумеет отсюда вырваться, в короткое время всех переловят и расстреляют.

То, что сказал полковник, с которым они немало прошли военных дорог, который легко уговорил многих из них на эту авантюрную операцию, обещая им немало благ и привилегий, не укладывалось в голове. Они молча ждали, что полковник все же скажет им что-то обнадеживающее.

После длительной и тягостной паузы полковник продолжил:

– К сожалению, ничего иного я не могу вам сказать. Поскольку здесь нет старшего по званию офицера, хочу поступить, как повелевает устав и совесть: слагаю с себя командование. И великодушно простите меня за все. Я делал все, что мог. Но обстоятельства оказались сильнее меня.

Он спустился с ящика на землю.

Солдаты и офицеры зашумели. Перебивая друг друга, стали высказывать свои предложения, как спастись. Речь теперь шла только об этом.

– Надо дождаться ночи! – выкрикнул кто-то. – Ночью мы их сомнем!

– Да! Дождаться ночи! – поддержали это предложение многие. И все сразу в него поверили. Оно казалось им таким простым и таким бесспорным.

– Вы слышите. Господин полковник! Дождаться ночи! – звучала вокруг разными голосами одна и та же мысль: – Ночью! Конечно же ночью!

– Я устал, – вместо ответа на овладевшую уже всеми спасительную мысль, – сказал полковник. – Пропустите! Немного отдохну!

Солдаты и офицеры расступились. Полковник, опустив голову, прошел к келье, в которой квартировал. Скрылся за дверью.

На ящик встал высокий поручик с «химическими» погонами.

– Хорошая мысль: дождаться ночи. А вы спросили, – он указал вдаль, туда, где за монастырской оградой на них со всех сторон глядели пулеметы, – спросили ли их, позволят ли они нам дождаться ночи?

– Слазь, химический! Пускай штабс-капитан скажут!

На ящик встал кругленький румяный штабс-капитан, покачал головой:

– Никаких утешительных мыслей у меня нет, – и после паузы добавил: – А жить хочется.

И снова все загалдели. Перебивая друг друга, что-то выкрикивали. Мысль о том, что хочется жить, тоже стали обсуждать. Но о том, что надо сдаваться в плен, никто не говорил. Эта мысль пока еще никому не приходила в голову.

В самом разгаре споров неподалеку раздался сухой щелчок, словно кто-то ударил палкой по пустому ящику. И вдруг все подворье затихло. Стояли, не шевелясь. Они уже поняли, что случилось, но все еще не верили в это.